— Ну, что страху натерпелся, ваше высокоблагородие?
Злобину пришлось щуриться, чтобы после темноты смотреть на Шепелева. Тот сидел перед ним на чурбаке. Шитик слегка покачивало. Его вытащили из бочки, как из чрева матери, беспомощного и синего от спёртого воздуха. Уложили на дно, дали тряпицу утереть кровь. Китель треснул по всем швам, один рукав изрядно надорвался, фуражка превратилась в обесформленный блин.
— Живой…
— Да, живой, живее некуда, держите машинку, вещь казённая, присмотру требует.
Шепелев протянул наган, неумело держа его за барабан. Оружие, которое должна было лишить его жизни, было теперь простой, холодной железякой. Злобин приложил его к горящему лбу.
— Слукавил я в поезде-то — вздохнул Шепелев — отродясь, никого в пещеру эту вогульскую, не совал. Скатились, вы, ваше высокоблагородие, как и Бакунька Свиридов просто по скату, да прямеча и в реку. Был Бакунька пьяница беспросветный, всё время приставал за подаянием, вот я ему такую штуку и учинил. Опосля, он не то что водку пить, а даже смотреть на неё зарёкся. Ибо понял он, что из-за неё на таком краю обретал…
— А ну давай опять на гору! — хрипло, с угрозой, выдохнул из себя Злобин.
— Да, ты что? Ополоумел? Я ж заплачу, слово дал. Шесть тысяч… ккак уговор был.. — Шепелев испуганно сбился на «ты», закрестился.
— Я сказал: «На гору»! — страшным голосом, от которого дрожала его рота на плацу, рявкнул штабс-капитан, рукоять нагана легла в ладонь.
— Да я ж как лучше хотел, чтобы грех дать искупить…
— Ничего ты не понял про честь, лапоть. Будешь своими бочками в реке быдло лечить. Меня отправишь туда, чтобы судьба решала, жить мне или нет, а не ты, поповский доктор! Честь добыть можно, только жизнью рискуя. — ствол нагана дёрнулся в сторону пещеры.
Полными ненависти глазами, Злобин посмотрел на Минэн-Олэн, жалкий камешек по сравнению с честью человека.
