Рука уже напряглась для замаха, но сперва ему захотелось чем-то унизить жертву. Он сызнова тяжёлым взглядом вперился в ратника и сызнова словно ударился о неустрашимый ответный взгляд.
— С перемётчиками заедино, — зарычал, брызгая слюной, разъярённый Микулин. — С ворами! По Ивашке Болотникову заскучал, пёс!..
Но вместо того чтобы взмахнуть саблей, он бешено развернул коня.
— А ну запаливай солому, ребята! Поджигай воровское гнездо да зараз и оных смутьянов поджарим...
Алябьев с Болтиным поспели в самую пору, когда уже задымились труты. Нижегородский воевода властным жестом остановил поджигателей и, утишающе посмотрев на Микулина, подъехал к мужикам. Те торопливо поснимали шапки.
— Чей будешь? — обратился он к ратнику с топором.
— Кузьма Минин сын, — назвался тот.
— Наш человек, нижегородский, — заторопился известить воеводу Болтин, — из торговых людей...
— Пошто торговлю оставил? — спросил воевода.
— Не время торговать, — рассудительно отвечал ратник, — зане ты сам, воевода, на Соборной площади охотников скликал: некому-де Нижний оборонить.
— Верно! Ан смуту затеваешь.
— К чести ли нам разбойничать, коль сами супротив воровских лиходеев поднялися? — затвердел голос Кузьмы.
Воевода оглядел смиренно, но насупленно стоящих мужиков, кособокие избёнки за их спинами, жавшихся к бабьим подолам замерзших ребятишек — ох, голь да беднота.
— Твоя правда, торговец, — вздохнул он. — Твоя правда... Токмо гляди у меня: никто не праведник, покуда не попал в рай. Знай сверчок свой шесток.
Кузьма нахмурился и склонил голову.
— Тимоху ведут! — раздался крик.
Между избами медленно двигалась кучка всадников, волоча на верёвке крепко связанного воровского атамана. Красный кафтан его был изодран, перекошенное лицо побурело до черноты, изо рта вилась загустевшая струйка крови. Тимоха прерывисто дышал и, верно, давно бы упал, если бы не принуждала идти стянувшая его горло колючая вервь, которую он пытался ослабить вспухшими от натуги руками.
— В лесу уже настигли, жеребец у него ногу в колдобине подломил, — возбуждённо говорил шагающий сбоку копейщик.
Уразумев, что надо отступиться от подлого мужичья, но не совладав со своей яростью, Микулин подъехал к атаману, ткнул в него, будто в мешок с отрубями, саблей. Скорчился, застонал атаман от боли. Микулин низко склонился с седла, прошипел:
— Уж тебя-то, падаль, я сам на куски изрежу.
Тимоха с усилием распрямился и харкнул кровавым сгустком в бесовские глаза Микулина.
