В древнем Владимире отзвонили к заутрене. Промаявшись ночь в бессоннице, Михаил Вельяминов стоял на коленях перед божницей и усердно крестился, будто замаливал не только прошлые, но и будущие грехи. Бородавчатые дряблые щёки его подрагивали, серая реденькая кудель бороды растрёпана, в безресничных глазках — неодолимая тоска.
Поставленный тушинцами во Владимир воеводой, он трусил. Ночью ему чудились шорохи за дверьми, тяжёлый топот, лязг бердышей, чей-то горячечный смутный шёпот. Всю ночь горели свечи в двух больших медных шандалах, и метания теней по стенам мнились дергающейся и мятущейся толпой рослых мужиков, готовых вот-вот навалиться на него, задушить, смять, растерзать в клочья.
— Свят, свят, свят! — повторял дрожащими синими губами Вельяминов, вскакивая с постели и обегая покои, чтобы удостовериться, что страхи его пустые.
Велика честь быть воеводой, да только не в такое заполошное время, когда не ведаешь, откуда и когда ждать беды.
Намеднись рядом с Владимиром лютовал казацкий атаман Наливайко: столь людей нещадно посёк — не счесть, воспротивившегося ему Кузьму Новгородцева с сыном на кол посадил. Послан был на злодея Наливайку отряд, захватили злодея пьяным, во Владимир привезли, в темницу бросили — цепями брякает. Он-то в темнице, а его други-приятели всё ещё разбойничают — не унять. И ладно бы только мужиков припекало, дворяне да дети боярские стали роптать. Верных-то людей полсотни не наберётся.
Но не свои мужики и дворяне больше всего страшили воеводу. Всё ближе и ближе подвигалась к Владимиру нижегородская рать. С ней-то уж никак не совладаешь. Чуть живые примчались к Вельяминову из разгромленного под Нижним войска князь Василий Волховский, протодьякон Еремея да ещё с десяток человек, таких страстей порассказали, что волосы дыбом встали. И нет удержу нижегородцам. Ворсму спалили, Павлов Острог захватили, Гороховец на колени поставили, ныне уж к Мурому подходят, того гляди и во Владимир вскорости нагрянут. Хоть и есть ещё надежда, что Муром всё-таки выстоит, крепко там воеводит Никифор Плещеев, но не зря же мышью шмыгнул оттуда сынок пленённого нижегородцами князя Семёна Вяземского Осип, а за ним и пан Хмелевский — почуяли: палёным запахло. Нет, надежда на Муром слабая...
Вельяминов потёр воспалённые розовые веки, толкнул дверь, крикнул:
— Прошка!
Только после третьего оклика на пороге появился заспанный писец в мятом кафтанишке и огромных разбитых сапогах.
