после Чечни, и ничего, вы же все те же…
— Не ну ты сравнил… — Тут началась очень нелицеприятная, даже отвратительная возня, взаимные обвинения, которых Хлыст уже не слышал, пребывая в шоке. Многие сделали вид, будто не знали о болезнях других сотрудников и из близких, хотя все было на слуху, но очень быстро объединились, высказали свое «фи» и рассыпались, как ни в чем не бывало, объявив о вынужденных ограничениях в отношениях.
Буквально через неделю, ему «спустили» из главка простенькое, казалось бы, дело, с признательными показаниями, одного известного, и не только в криминальной среде, преступника — «щепача» [25]с мохнатым стажем, авторитет которого расценивался на уровне вора в законе. Дело явно было заказным, поскольку наркотики подкинули его пожилой супруге, благодаря чему старому сидельцу пришлось «взять их на себя». Начальству нужно было «закрыть» его на больший срок, который «корячился» старику за «его», якобы, провинности перед органами, и Андрею Михайловичу было указано предъявить «сбыт» накросодержащих средств в особо крупных размерах, то есть «выписать билет» отсидевшему около сорока лет, далеко не молодому человеку, в один конец.
Они были знакомы, Хлыст уже «крестил» его однажды на три года, расстались они последний раз дружелюбно, с юморком пожав друг другу руки, но сейчас ситуация, нависла над обоими серьёзной опасностью, поскольку и один и другой понимали, если не этот следователь, то другой исполнит, так или иначе, этот приказ, но этот, как раз и не был в состоянии переступить через себя, а потому отказал в грубой форме начальству, на что ему в тот же день, через кого-то передали, что в его услугах управление больше не нуждается и с завтрашнего дня он может более не считать себя работником следственного комитета.
Дальше началась волокита, от постепенных вычет из предполагаемой пенсии, обязанной быть достаточно приличным содержанием легенды сыска, до эпопеи в спецгоспитале, каждый раз ему в чем то отказывали, уменьшая льготы, возможности, будто издеваясь, передавая их другим, вовсе не нуждающихся в них и, тем более, не заслуживших. Он терпел, смирялся, пока в день назначенной второй химиотерапии, на которую он явился во все оружии, ему не объявили, что он теперь приписан к обычной гражданской клинике и терапию может и будет проходит в обычном онкологическом диспансере, где всем было совершенно плевать кто он и что он…
— Эй! Михалыч, ты че, творишь то?! Выдыхай, позеленел уже…, ну слава Богу, я уж думал ты забыл, как это делать… — На Ивана смотрели огромные до блеска отполированные восторгом глаза, обладая большим опытом в части человеческих эмоций, Сталин констатировал для себя: «Сейчас он может отдать даже собственную душу в благодарность за это облегчение…, так, теперь важно, объяснить, что больше не стоит увеличивать дозу…»:
