Движок взвыл, хрустнул в ладони рычаг передач, лязгнули шестерни. Бэха рванула с места, в облаке дыма из выхлопной трубы. Пулей, под визг резины и истошный, пронзительный вой. «Сирену — на полный, — подумал Эрвин, зажимая рычаг, — не дай бог кто под колеса попадется по дури».
БТР пролетел деревню насквозь и, под оглушающий рёв, вылетел на ровное поле. Твари наперерез. Та развернулась, завидев нового врага, поднялась на лапах, разинула пасть. Оглушительный клёкот ударил, заглушил рёв мотора на миг. Бэху мотнуло на повороте. Эрвин вздрогнул, заметив, как течёт слюна по алому языку и зубам — острым, маленьким, треугольным. Смрад от неё… в последний момент Эрвин подумал, что останавливаться и прыгать обратно, за пулемёт, уже глупо. Тварь взревела. Эрвин вдавил педаль в пол, лязгнул застёжкой ремня и бэха, истошно завывая движком, врезалась прямо в зубастый клюв, в последний момент подняв над капотом стальной тесак волнореза.
О том, что было дальше, Эрвин мог бы и вспомнить. Потом, когда все закончилось, движок заглох и усталая машина качнулась и замерла на изумрудно-зеленой траве. Мог бы вспомнить, наверное. Но не захотел. Неинтересно ему гадать, почему теперь бэха красная — вся, от колес до антенны, обо что погнут стальной волнорез, и что за тошнотворная, лиловая хрень намоталась узлом на колеса и оси. Воняла она… Эрвин сглотнул, с трудом держа желудок в узде. Зато на поле, за спиной — тишь да гладь, трава на ветру колышется, солнышко светит. И никто больше не ревет, не машет крыльями. Не разевает на людей клыкастую пасть. Осколок той самой пасти валялся под днищем. Зубищи там… жуть… но ценный груз в кузове цел и живительно булькает. И трубка в кармане — тоже цела. Сладковатый дым защипал на языке, в носу, взвился в небо сизым колечком. Вонь отступила. Дрожь в руках улеглась. Эрвин завёл мотор, прогнал усталую машину по ручью взад — вперёд пару раз, смыл грязь с бортов, развернулся и поехал — на малом ходу — к деревне, назад, подобрать потерянного ДаКосту.
Вот только деревня его встречать не спешила. Ни хлебом-солью, вообще никак. У деревенских были другие дела. Женщины суетились, поднимали плетёные щиты и крыши, восстанавливали дома. А воины собрались у околицы немалой толпой. Встали в круг, говорили о чем-то, в упор не замечая бэху, ползущую к ним на малом ходу. Эрвин заметил вождя в середине толпы. Тот говорил, долго, поднимая руки вверх, ладонями — в синее небо. На птичий манер, бахрома на вышитых рукавах трепетала на ветру, подобно перьям. Перьям с хвоста дракона, недоброй памяти жертвы недавнего дтп. Чужие слова звенели и пели, сшибаясь щелкающими согласными звуками и длинными гласными в безумный, для уха Эрвина, марш. Бэха мерно урчала на малом ходу. Переводчик в ухе хрипел и давился, вылавливая в хаосе звуков отдельные слова — «закон», «дети», «долг». Потом ещё раз «закон» в обрамлении звенящих и щёлкающих звуков. Два каких-то старых хмыря в толпе — по обе руки вождя — согласно, в такт, трясли головами. Слово «закон» повторялась часто, деды при его звуках кивали, трясли головами. Сморщенные, похожие на резные игрушки. Воины откровенно ухмылялись. При слове «долг». Напоследок вождь поднял руки, пролаял «закон» Ещё раз. Солнечный луч скользнул, кинул кровавый след на протянутые небу ладони. Толпа раздалась и Эрвин увидел — к кому обращалась данная речь.
