Раньше ожидание любви или усталость от нее заполняли почти весь день. Почти каждый день я ходил в бордель или принимал у себя любовницу.
- Приоткрываю дневник Жида. К чему исписывать столько страниц заметками, которые зачастую столь кратки, что ни о чем не говорят или же станут совершенно непонятными из-за упоминания такого количество ничтожностей?
- Его злоба не знает границ. Если смотреть по указателю имен, он пишет о Мальро раз двенадцать. Читаю текст: или он просто упоминает имя, или это не что иное, как завуалированное вероломство. Вот как он обходится со своим лучшим другом в этом поколении.
- Но сам-то я смогу ли удержаться, когда погружусь в эту толщу, где все так хорошо распределено.,
Я уверен, что "Шарлотта" не будет политической пьесой.
18 ноября
Как и следовало ожидать, этот дневник на время прервался. Я не мог вести одновременно работу над "Шарлоттой Корде" и этой летописью. Забавно, что Я" как человек, который так мало создал, как говоря* молва, довел до победного конца так мало произведений, тем не менее всегда вынашиваю в голове не* сколько обширных и глубоких замыслов, которые мешают мне вести летопись текущих событий.
Я сразу же набросал план "Шарлотты". У меня это быстро получается, даже слишком. Сначала возникает сценический замысел, затем появляются смутные или иной раз даже точные образы, я ясно представляю отдельные сцены. Но как только дело доходит до диалога, до выписывания сцен, меня охватывает разочарование, мне кажется, что язык мой становится малопонятен, что нехватка воображения не позволяет мне выстроить сюжетную линию, описать поступки героев, добиться выразительного богатства эпизодов. Чтобы извлечь пользу из этих недостатков, я хотел написать очень книжную пьесу, что-то вроде трагедии. Но если реализм и не стал рефлексом моего пера, то он всегда со мной как состояние ума. Я не могу перескочить в область возвышенного, как Кло-дель. Коротко говоря, я всегда буду сидеть между двух стульев.
- Атмосфера войны становится все более невыносимой. Мы живем в состоянии мира.
Я говорю одному американцу, который пристает ко мне с вопросами: "Мы не вступаем в войну, потому что не хотим воевать. Как и в 1938-м, в сознании французов живет этот глухой и незримый заговор против войны. Может, мы никогда и не вступим в войну".
Если бы мы хотели воевать, мы бы это сделали в первый же день, напав на Италию... или Бельгию. Мы содействуем новому Мюнхену, правда, с пушечной пальбой, как мне предсказывал Фабр-Люс в августе.
