Лейтенант очнулся, вздрогнул, посмотрел на человека, стоявшего в позе просителя у дверей.
— Вы по какому вопросу? — спросил лейтенант.
— Вы меня? — спросил человек и ткнул себя пальцем в грудь.
— Ну а кого же? Здесь, по-моему, кроме нас двоих, никого нету.
— Да-да, — печально согласился человек и приблизился к лейтенанту. — Я понимаю, что вам все известно. Но прошу учесть, что я сам явился с повинной.
— О чем это вы? — спросил лейтенант устало.
— Я относительно мерина…
— Мерина? — Лейтенант придвинул себе настольный календарь и записал слово «Мерин» с большой буквы, думая, что это фамилия.
— Имя-отчество? — спросил он.
— Борис Евгеньевич.
— Так, — кивнул лейтенант, записывая. — И что же он сделал?
— Кто?
— Ну, этот ваш… — лейтенант сверился с записью, — Мерин Борис Евгеньевич.
— Вы меня не так поняли. Борис Евгеньевич — это я. — И он опять ткнул себя пальцем в грудь, словно объяснял глухонемому.
— Понятно, — сказал лейтенант. — И что же вам нужно, гражданин Мерин?
— Простите, — улыбнулся посетитель, — вы опять меня не так поняли. Мерин — это всего лишь опечатка. Жуткая, нелепая, удивительно глупая опечатка. Должно было быть «мерилом», но наборщик взял из кассы не ту букву. Ужасная ошибка. Трагическое недоразумение. И вы понимаете, я всегда следил за всем лично, но в этот день как раз пришла жена этого Чонкина… И вот в результате такая ошибка… — Ермолкин схватился за голову и заскрежетал зубами.
Лейтенант нахмурился. Из всего сказанного посетителем он услышал только два слова: «Чонкин» и «ошибка».
— Гражданин Мерин, — сказал он сурово. — Что вы мелете? Я вам первый и последний раз советую понять и запомнить, что у нас ошибок вообще не бывает.
— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — живо возразил Борис Евгеньевич. — Я не мерин, я…
— Я, я, я, — скорчив рожу, передразнил лейтенант, — я вижу, что вы не мерин, я вижу, что вы осел.
Ермолкин изменился в лице.
— Как? Что? Что вы сказали? Как вы посмели меня, старого партийца… Да если бы был жив Дзержинский… Он даже с идейными врагами не позволял…
— Ага, — поймал его на слове Филиппов, — значит, вы признаете, что вы идейный враг?
— Что? — Ермолкин побледнел от несправедливой обиды. — Я — идейный враг? Да, конечно, я понимаю, что совершил ошибку. Но я коммунист. Я член партии с тысяча девятьсот двадцать… — он пошевелил губами, но не вспомнил года. — Я понимаю. — Он возбудился и замахал руками, как крыльями. — Вы не хотите принять во внимание, что я явился с повинной. Но вам скрыть этот факт никак не удастся. Я не допущу…
