«Чтоб лицо влезало в фото,
Сбросить с дюжину кило —
Станет как у Дон Кихота,
А не круглое табло».
А я всё думаю: вот к чему бы цеплялись все эти люди, если бы я был худой? Неужели я настолько совершенен, что ничего, кроме дюжины лишних кило, они не могут во мне дурного найти? Я клянусь вам, что я не сброшу! Понимаете, пока толстый сохнет, худой сдохнет. И не хочу я быть Дон Кихотом совершенно, потому что Дон Кихот был несчастный сумасшедший.
«Известно, что вы занимаетесь и переводами. Какие бы советы вы дали начинающему переводчику?» Да очень простые: переводите дословно, а потом перескажите своими словами. Мне кажется, это единственный путь, потому что буквализм — это самый тяжёлый грех, в который может впасть переводчик.
«За что вы не любите Псоя Короленко?»
Опять! «Вы всё ещё пьёте коньяк по утрам?» Тут не скажешь ни «да», ни «нет». Потому что если скажешь «нет», то получается, что ты пил его раньше, а если скажешь «да», то это тоже неправда. Я очень нейтрально и очень спокойно отношусь к творчеству Псоя Короленко. Персонаж по имени Псиш Коробрянский в романе «ЖД», сделанный с Короленко и Шиша Брянского, — это не более чем такая карикатура, на мой взгляд, совершенно беззлобная. У Псоя Короленко есть хорошие песни, ровно как и у Шиша Брянского.
Всякие «спасибо». И вам спасибо!
Насчёт Антониони, который не требует специальной интеллектуальной работы. Нет, требует, конечно. Всё-таки думать, что «Красную пустыню» Антониони, например, можно вот так брать и смотреть — нет, надо кое-что знать, знать кое-какие контексты.
«Несколько слов о поэзии Михаила Синельникова».
Как бы вам сказать? Тот же случай, по-моему, что и с Игорем Ефимовым, когда талант есть, но темперамента не хватило. У Михаила Синельникова есть очень хорошие стихи и переводы, но боюсь, как и в стихах Геннадия Русакова, мне недостаёт там новизны. Хотя у Геннадия Русакова есть поразительные трагические стихи (в цикле памяти жены, например), но очень часто мне не достаёт какой-то взрывной силы. Ну, может быть, я воспитан на слишком острых блюдах. Вот Арсений Тарковский — тоже, казалось, у него голос негромкий, но сила страдания в некоторых его текстах удивительная, сила исповедальности тоже невероятная. Может быть, это потому, что он не боится в своих стихах и в жизни быть недостаточно хорошим; его лирический герой, его протагонист не всегда позитивен, не во всём прав. К сожалению, ни у Синельникова, ни у Русакова я этого не вижу. Вот у Слуцкого вижу, например. Мне кажется, что механизм вины может очень сильно в лирике сработать.
