Обо всем этом необходимо было сказать, чтобы с самого начала установить, какая борьба нас интересует в этой книге. Борьба между императором и папой за первенство осталась в прошлом, борьба между национализмом и универсализмом продолжается еще и сегодня.
Однако мне хотелось бы, прежде чем мы перейдем к собственно предмету разговора, добавить еще одно замечание о соперничестве внутри универсалистского идеала. Оно необходимо для характеристики XIX века, вопрос много обсуждался в наши дни и часто вопреки здравому смыслу. Вновь и вновь его возобновляет универсалистская, т. е. римская партия, и многие здравые умы в результате ловко составленных, но полностью не выдерживающих критики парадоксов оказываются введенными в заблуждение. Я имею в виду теорию duple potestas, власти из двух человек. Большинству образованных людей она известна главным образом из «De Monar- chia» Данте, хотя и раньше, и одновременно, и позднее ее излагали другие авторы. При всем почтении к великому поэту я не думаю, что человек, способный к политическому суждению и не ослепленный партийным пристрастием, может читать эту работу и не посчитать ее чудовищной. Правда, последовательность и мужество, с которыми Данте отказывает папе в малейшей светской власти и светском владении, великолепны, однако, перенося полноту этой власти на другого, взыскивая, требуя власти этого другого человека чисто теократического источника божественного назначения, он только ставит одного тирана на место другого. Он считает, что курфюрстов нельзя назвать «избирателями», но скорее «глашатаями божественного провидения» (III, 16). Это чисто папская теория! Но затем начинается ужасное: наряду с этим неограниченным, поставленным самим Богом «без всякого посредника» неограниченным властелином есть еще один, тоже поставленный самим Богом, тоже неограниченный властелин, — папа! Потому что «природа человека двойная и поэтому требует двойного руководства», в частности «папы, который ведет человеческий род согласно откровению к вечной жизни, и императора, который согласно учению философов должен направлять людей к земному блаженству». Уже с философской точки зрения эта мысль ужасна, потому что согласно ей стремление к здешнему, чисто земному счастью должно идти рука об руку с достижением потустороннего вечного счастья. Практически она означает абсолютно не выдерживающее никакой критики заблуждение, какое только мог придумать мозг поэта. Можно предположить, что универсализм приводит к абсолютизму, т. е. безусловности. Как могут стоять рядом два безусловных властителя? Ни одного шага не может сделать один, чтобы не «обусловить» другого. Где провести границу между юрисдикцией «философского» императора, непосредственного представителя Бога как мудреца, и юрисдикцией теологического императора, посредника вечной жизни? Разве не образует двойная природа человека, о которой много говорит Данте, единство? Может ли она аккуратно разделиться надвое — и противореча слову Христа — служить двум господам? Уже само слово мон-архия означает правление одного, а здесь монархия имеет двух неограниченных властелинов? Практика не знает такого рода противоречивой идеи. Первые императоры христианской конфессии были неограниченными господами также и в Церкви, время от времени они призывали на совет епископов, но они издавали церковные законы из автократической полноты власти, и в догматических вопросах их воля была решающей. Феодосий мог каяться в грехах перед епископом Милана, как перед любым другим священником, но он не знал о сопернике за неограниченную полноту власти и ни минуты не колеблясь уничтожил бы его. То же можно сказать о Карле (см. с. 617 (оригинала. —
