Нас интересуют только высшие из этих кульминационных моментов. Я предпосылаю, что исторические факты нам известны, поэтому задача состоит в том, чтобы выделить из них и сгруппировать то, что должно казаться необходимым для правильной оценки XIX века с его противоречивыми течениями, его пересекающимися «результирующими», его ведущими идеями.
Сначала я намеревался назвать этот третий раздел первой части «Время дикого брожения», но сказал себе, что дикое брожение продолжалось гораздо дольше, чем до 1200 года, что вокруг нас молодое вино во многих пунктах принимает еще и сегодня абсурдный вид. Мне пришлось также отказаться от трех запланированных глав: борьба в государстве, борьба в церкви, борьба между государством и церковью — поскольку это завело бы меня в историю глубже, чем предусмотрено целью моей работы. Но мне подумалось, что в вводном слове следует упомянуть этот первый план и изученный в связи с ним материал, результатом чего явилось данное более простое разделение на две главы «Религия» и «Государство», что позволяет предупредить возможные сомнения. Одновременно становится понятно, насколько в моей работе господствует идея борьбы.
Гете обозначил однажды Средневековье как конфликт между силами, которые частично уже имели значительную самостоятельность, частично стремились ее добиться, и называет все это «аристократической анархией».>1 За выражение «аристократическая» я не хотел бы ручаться, так как оно всегда подразумевает — даже для духовной аристократии — право рождения, однако такая мощная сила, как Церковь, отрицает всякое врожденное право: даже признанный всем народом порядок наследования не дает монарху законности, если церковь добровольно не подтвердит его. Это была (и есть еще и сегодня) теория Рима о церковном праве, в истории мы видим многочисленные примеры того, как папы освобождали нации от их присяги на верность и призывали к возмущению против их законного короля. В своей среде Церковь не признает индивидуального права, для нее не имеет значения ни аристократия по происхождению, ни духовная аристократия. И если ее несомненно нельзя назвать демократической силой, то тем менее считать аристократической. Любая логократия по сути всегда была антиаристократической и одновременно антидемократической. Кроме того в это, названное Гёте «аристократическим», время действуют другие, истинно демократические силы. Свободными людьми вступили в историю германцы, и долгие века их короли имели над ними меньше власти, чем над побежденными подданными римских стран. Для того чтобы урезать эти права и вскоре отменить, достаточно было двойного влияния Рима — как Церкви и как закона.
