Больше и говорить-то нечего. Я смотрел на чужую женщину, на ее залитое слезами лицо – и было как-то скучно, холодно, и я знал, что сейчас она начнет бормотать о своих страхах…
– Я боялась, – прошептала она, попыталась ступить вперед – и замерла, остановленная моим взглядом. – Он бы…
Что он бы сделал, если бы ты не принесла ему своих детей, или если бы ты попыталась спасти кого-нибудь из них обманом, как это было с Зевсом?
– Я хотела… я пыталась спасти Посейдона!
Гера, Деметра и Гестия – не в счет? Их ты – не пыталась? Пела им, надеялась, что он не вспомнит о том, что у тебя появились дочери? А когда он вспоминал – не пыталась?
А меня потащила сразу же после рождения?!
– Климен, сжалься! Не было дня, чтобы я не проливала слез, чтобы не думала о тебе…
А когда делила с Кроном ложе – думала?
– Так нечестно, брат! – передо мной встало теперь лицо рассерженной Гестии. – Ты не видишь и не слышишь ее, ты слышишь только «Я, я, я!» Как ты страдал! Как тебе было плохо! Ты думаешь – ей не было страшно и плохо, когда она отдавала собственных детей...
Отдавала. Собственных. Детей.
Отдавала.
Я правда слышу не то. Не те слова, не те годы – клочок неба, улыбка, ласковые прикосновения и шепот: «Ну, что ты плачешь, мамочка здесь, все будет хорошо, тихо, тихо…» Потом грубая ладонь на младенческом горле – странно, раньше не помнилось. Запах чеснока и чего-то кислого. Долгое падение в темноту. Раздирающий легкие плач. Однородный, густой и душный мрак, липнущий к лицу. Недоумение: почему все не хорошо? Или это и есть – хорошо? Я не хочу, чтобы было так хорошо, забери меня, услышь меня…
Ярость, поднявшая на ноги, долгие удары о стену темницы, провалы во времени и собственной памяти, и слез больше нет, я не заметил, когда разучился плакать и перестал быть ребенком, когда детское сознание: «А отец-то зараза…» – заменил холодный, непоколебимый разум…
Зато это я помню. «Никто меня не зовет. Ты зовешь: Аид-невидимка»…
– Климен, сын мой…
Она держалась за край моего плаща, стоя на коленях, – когда успела, или это я отвлекся, заглядывая в бездну своего детства? Молча оттолкнул ее – кажется, слишком сильно, она упала, и Гестия бросилась ее поднимать.
– У тебя двое сыновей, – выплюнул, глядя поверх ее головы. – Три дочери. Тебе хватит детей.
– Брат! – закричала Гестия, как будто я причинил боль ей, оттолкнул ее, и я невольно остановился. – Неужели ты совсем не умеешь прощать?
– Сын! – прошептала Рея, плащ из волос некрасиво рассыпался по каменному полу. – О, сын мой, как долго…
