Соленая вода – глупый признак слабости и смертности – ела глаза и капала с подбородка. Промывала дорожки в пыли и крови битвы.
Рапсоды сочиняют, что боги плачут иначе, чем смертные. Будто бы от их слез цветы вырастают и раны исцеляются. Будто бы благоухание от них – лучше амброзии, а на вкус слаще меда.
Не знаю насчет цветов. Раны от них точно не исцеляются. Мог бы – исцелил…
Гелиос с небес с тревогой прокричал о том, что может спуститься и помочь. Честно прокричал, хоть и неуверенно.
Эфон жалобно заржал, кося на меня агатовым глазом…
Позже я сам не понял, как очутился на Олимпе.
Да, боги могут переместиться с места на места, – говорил Посейдон. Ты знал об этом? Ага, – кивал я. Могут покрыть расстояние в день – за два шага, – уточнял Зевс. Или даже за один. А могут тучей или ветром обернуться. Ты учился этому? Не-а, – мотал я головой… Не учился – значит просто умел? Наверное, умел, – пожимал я плечами. А Посейдон разводил руками и говорил, что ладно, мол – покрыть расстояние. Ладно – что он по-божественному не то что ходить, а бить как следует не умеет, а тут прошел. Но ведь он же еще четырех жеребцов приволок с собой, это-то как возможно?!
И выходило, что никак.
Тучей ли, ветром, шагами, тенью – никак.
А сделал.
– Эй, кто-нибудь!
На Олимпе вечно все меняется. Не побудешь пару десятилетий – и все, не узнать. Площадка у дворца разрослась, внутренний двор обзавелся новыми пристройками, да и сам дворец распух, будто утроба беременной: вот-вот дворчат народит!
А лица вообще каждый раз новые: приедешь – и оказываешься неузнанным. Вот и сейчас: мальчишка, который в скором времени обещал стать юношей, выскочил не пойми откуда, бросил: «Радуйся!» – и кинулся к четверке, будто перед ним были обычные кони.
Никтей и Эфон мотнули головами, оскалили зубы – а потом успокоились, задышали шумно, но ровно.
– Они все в ранах! – крикнул малец, не догадываясь, что только чудом остался цел. – Почему так?
Аластор хрипел и выбрасывал кровь сквозь ноздри – вот-вот упадет…
– Воду тащи! Нектар…
– Не надо нектара, дядя Аид! У меня есть хорошая мазь. Ее тетя Апата[1] принесла от своей подруги Гекаты. Когда дядя Посейдон где-то гулял, его кони тоже поранились. Он даже плакал.
Верю, Жеребец над лошадьми может… Стоп. Меня ведь на Олимпе два десятка лет не было!
– Знаешь меня?
Мальчишка уже обтирал спину Никтею, и рассмотреть его не удавалось.
– Конечно, знаю. Мне о тебе тетя Апата говорила. И тетя Гестия тоже. И еще я тебя запомнил, когда мы с тетей Апатой сюда пришли…
