Несмотря на нужду, по настоянию деда Ермолая осенью 1910 года отец отвез меня в Быхов.
— Пусть учится грамоте, — говорил “патриарх”, - без нее тошно жить на белом свете…
Воспоминания о детстве прервали женщины, заголосившие в последний раз по новобранцам. Мать ласково тронула меня за плечо:
— Давай попрощаемся, Степа! Люди обратно собрались идти, сеять надо.
Она заплакала. Заплакала потому, что война еще не кончилась и меня могли убить на фронте, как убивали сотни тысяч крестьянских парней “за веру, царя и отечество”…
— Служи честно, сынок, не позорь имени русского воина…
Слезы матери жгли душу. И когда она вместе с другими глухинскими женщинами, утираясь платком, пошла назад, может быть, впервые за свою жизнь я подумал о своем неоплатном долге перед ней. Как ни старалась она скрыть своей привязанности ко мне, старшему ее сыну, как ни пыталась поровну делить тепло сердца между семью детьми, мне казалось, что она любит меня больше других. Смелая и бойкая, она заступалась за меня, защищая от обидчиков, не боялась спорить с самим дедом Ермолаем.
“Спасибо тебе, родная, за все спасибо”, - беззвучно шептал я непослушными от волнения губами.
На большаке, ведущем в Быхов, мы остались одни — молодые крестьянские парни, не знавшие большой жизни, не видевшие крупных и шумных городов, а некоторые из нас даже считали за чудо железную дорогу с паровозом и “избами на колесах”.
За спинами котомки. На ногах лапти, оставляющие узорчатые отпечатки на влажной весенней земле. Мы идем, изредка обмениваясь короткими фразами о проводах, о родных и близких. Но больше всего молчим, удрученные горечью расставания с привычным деревенским бытом.
Однако молодость не умеет долго тосковать. Вероятно, так было до нас и так будет после нас — в юности все сложные вопросы кажутся простыми, а будущее видится безоблачным и счастливым, хотя в твоей судьбе происходят не совсем еще понятные перемены. Не успели мы пройти полдороги, как завязался разговор о завтрашнем дне, одна за другой сменялись веселые истории из солдатской жизни, рассказанные в свое время старшими. Кто-то затянул озорную песню с припевом: “Соловей, соловей, пташечка” — и остаток пути промелькнул почти незаметно.
Вот и уездный городок Быхов, расположенный на высоком берегу Днепра. После родного села многим ребятам он показался очень многолюдным и шумным. Особенно оживленной была главная, Могилевская улица с целым сонмом лавчонок, магазинов и других коммерческих заведений, добрая половина которых заколочена досками либо хозяев проглотили более крупные дельцы, либо сорвала торговлю война. Базарную площадь, где раньше торговали скотом, сеном, пенькой и другим деревенским товаром, занимали солдаты, пирамидки винтовок, пушки, повозки.
