Раз уж ему не удалось разделаться с врагом, старикашка решил объявить, что хотел лишь припугнуть его, заткнуть ему глотку, чтобы не злословил по поводу Кохубулей и «Тропикаль платанеры», которая столько добра сделала и делает стране.
Трусом дон Непо не был, но все же он не вошел в кабачок Консунсино — не хотел он видеть хихикающие физиономии, не хотел снова ввязываться в спор: игра не стоила свеч. Пусть кутят.
Он повернул домой. Слепило солнце. Мало облаков. Много солнца. Где-то далеко рычали грузовики, языками пламени локомотивы пожирали уголь, от взрывов динамита сотрясалась земля. Видно, близок конец света, и пусть лучше он дождется светопреставления на своей койке.
— Рохас-и-Контрерас заново родился!.. — провозгласил дон Сиксто, входя в кабачок вдовы Маркоса Консунсино.
— Это кто еще? — откликнулась хозяйка, не оглянувшись на испанца; она была целиком поглощена рюмками и с такой силой терла их, что они едва не плакали.
— Как кто? Рохас — твой сосед.
— Дон Непо?
— Он самый, хозяйка, он самый. Такова его полная фамилия… Все равно как меня называют Паскуальи-Эстрибо.
— Ну, вам-то не все равно. Ведь вам, дон Сиксто, это самое Эстрибо не по нутру.
— Гром и молния на ваши головы! Благородную фамилию моей матери, дарованную господом богом, превратить в какое-то прозвище!..
— Прозвище?
— Даже в мерзкую кличку! Чтоб ты язык проглотила…
— Ну а вам-то что? Не обращайте внимания…
— Эстрибо… Ты хочешь еще раз повторить, что я, дескать, залезаю ногой в чужое стремя?… Не так ли?…
— Как вам угодно, дон Сиксто…
— Беда прямо, выпало мне на долю жить среди кафров…
— Эх, как вы отстали от жизни — в нашей столице уже нет монашеских кофрадий!
— Слава тебе господи, я и говорю не о кофрадиях, а о кафрах!
— Чтобы понять вас, дон Сиксто, надо сначала вызубрить Евангелие…
— Уж кому нужно Евангелие, так это Рохасу. Я насмерть его перепугал, прижал повозкой к стене, когда этот негодяй проезжал мимо, еще осмелился приветствовать меня, будто между нами ничего не произошло, прохвост этакий! Я не прикончил этого наглеца только потому, что час его еще не пробил!
— Мне одно известно, что и он и вы… простите… вы и он, — сначала надо упомянуть испанца, а затем уж индейца, — поклялись в мое заведение ни ногой…
— Что ж, пусть я буду клятвопреступником, уж очень ты мне по вкусу… аромат-то от тебя какой!..
— Не слишком ли многого вы захотели! — И, изменив тон, она продолжала: — Да разве кто-нибудь сможет спастись от вашего языка? Клянусь святым папским престолом, вы, дон Сиксто, такое скажете, что и самый последний погонщик ослов не придумает.
