Действительно, вскоре приехал центурион со смертным приговором. Силан выслушал его скорее гневно, чем со страхом, и напрасно центурион советовал ему самому наложить на себя руки, открыв жилы.
— Нет, — возразил Силан, — смерти я не боюсь и готов к ней, но вовсе не намерен лишить тебя чести взять меня с бою. Исполняй свою обязанность!
Ярость и, хорошо известная в Риме, физическая сила делали Силана опасным, даже безоружного. Центурион бросается на него во главе своих солдат. Силач, отбиваясь против мечей голыми кулаками, успел однако, жестоко помять иных из своих врагов, прежде чем пал от руки центуриона, изрубленный, как воин в битве, — и все раны спереди — в лицо и грудь.
Эта смерть единственный образец энергичной замозащиты против Нероновских убийц, единственная попытка кончить жизнь хоть напрасной, да честной борьбой, а не как овца под ножом мясника. Пользуется широкой известностью горькое обращение Тацита к читателю, с извинением за однообразие главы, посвященной эпохе террора, после Пизонова заговора.
«Если бы, — негодуя, пишет великий историк, — если бы я описывал даже внешнюю войну, если бы я описывал смерть людей, падавших за республику, то и тогда надоело бы мне это однообразие и отвратило бы от меня читателей; несмотря на славу такой кончины, им бы опротивело, наконец, вечное описание смерти да смерти: а тут еще к тому же эта масса пролитой крови у себя дома утомляют душу и сдавливают сердце тоской. Одной милости прошу я у читателя: да будет мне позволено не чувствовать отвращения к этим людям, которые так низко дают себя губить. То был гнев богов против римлян...”
Третьим и самым знаменитым процессом, возникшим из похорон и апофеоза Поппеи, было дело Тразеи Пета, уклонившегося признать покойную императрицу святой (diva). В этом процессе правительство объявило войну уже не известным лицам или группам, ни даже местным общественным классам, а целому социально-философскому мировоззрению.
Сломив партию революционного действия, правительство обратилось с расправой к партии революционной мысли, ее вдохновлявшей. Было замечено, что множество из павших революционеров принадлежало, по этическому и социальному исповеданию, к философской секте стоиков. (См. в III томе главу «Рубелий Плавт» и в «Арке Тита» страницы о стоицизме.) Софоний Тигеллин ненавидел стоическую секту или просто находил выгодным ее гнать и вооружил против нее государя. И вот на стоиков грянули цезаревы громы. Но Рим пользовался свободой совести и научной мысли: раз не нарушались обряды государственной религии, то гонения на какую бы то ни было секту, по мотивам чисто религиозного или философского с ней разногласия, в Риме устроить было нельзя. Поэтому, за неудобством общего массового преследования стоиков, как таковых, их принялись травить по различным политическим и уголовным обвинениям, в розницу. Те из стоиков, кого можно было поставить хоть в отдаленную прикосновенность к Пизонову заговору, потерпели смерть и ссылки, как государственные изменники. Но была особая группа стоиков, к которой оказалось не так легко подступиться. Ни к каким заговорам и агитациям они не принадлежали — по крайней мере, не могли быть в том обличены, — держали себя корректно и лояльно, а, в то же время, ужасно неприятно для власти. Не являя враждебной правительству активности, эти люди сложились в дружную пассивную оппозицию, сознательно бессильную и безнадежную, но заметную и выразительную. То были, так сказать, разбитые, но не побежденные. Цель их была — не противясь злу, стоять живым ему укором и, честно умирая от рук его, победить его славой смерти своей.
