Папуля посмотрел на плиту, на меня, снова на плиту и провокационно поинтересовался:
- Сёши, а ты когда-нибудь слышал об искусстве проклятых печатей?
Следующую неделю я провёл в заточении. Какаши что-то чертил, рисовал и высчитывал, а потом наколдовал мне типун на язык. В смысле джуин. Проклятая печать предупреждающе холодила рот, когда разговор о древнем наследстве шёл между нами. При попытке рассказать о плите постороннему, она полностью замораживала тело. Проходил паралич не быстро и ощущения от заморозки были самыми мерзостными. К счастью, основную часть времени джуин оставалась невидимой и неощутимой.
Убедившись, что ничего лишнего я не сболтну, отец отменил арест и приступил ко второму этапу отделки. Мне популярно (и с многочисленными примерами) объяснили, насколько служебная карьера шиноби зависит от умения беречь содержимое своей головы. В Академии уроки защиты разума начинались на первом курсе и тянулись до победного выпуска, но у Какаши имелись свои представления об учебном процессе. Трёхлетняя академическая программа была названа недопустимым пенкоснимательством и художественным размазыванием соплей - меня ждала специальная экспресс-дрессировка от сумрачного гения Хатаке.
Противостоять страху, боли и жажде крови. Морочить менталистов и укрывать воспоминания. Распознавать и рушить гендзютсу. Тянуть время на допросе - молчать, изворачиваться, врать и прятаться в беспамятстве... Уроки чередовались: были интересные, были трудные, были откровенно муторные и такие, после которых внутри всё дрожало и жидко хлюпало. Я не раз проклял свой длинный язык, заикнувшийся о сохранении тайн, но появление чёрного камня отрезало последний путь к отступлению. По мнению папули, количество опасной информации в голове сына превысило все разумные пределы, и мои желания резко стали чем-то третьестепенным. Учёба шла без дураков и скидок. Единственная поблажка, на которую согласился Какаши: пообещал не использовать два моих самых больших страха - покалечиться и потерять близких. С ними он обещал разобраться позже, когда чуток подрасту.
У плиты Рикудо таких проблем не было. Камень молчал как камень.
Отцовский шаринган видел невнятную мешанину бликов. Я различал сетку ломанных линий, делящих монолит на фрагменты. И всё. Никаких символов. Никаких рисунков. Ничего поддающегося истолкованию. Простая одноцветная мозаика из семидесяти двух неровных кусков. Чёрный паззл.
