Строго говоря, если следовать международному законодательству, нам полагалось всплыть и захватить пароходы в качестве призов, приняв предварительно меры безопасности в отношении пассажиров и команды. Фюрстнер воспротивился: по его словам, у нас есть полное право топить торговые суда без предупреждения, раз те являлись частью охраняемого конвоя. Факт, что эскорт исчез, его ничуть не смущал. В пароход побольше с дистанции четыреста метров была выпущена торпеда из аппарата правого борта, и двадцать секунд спустя мы были вознаграждены глухим гулом разрыва. Раздалось в высшей степени дисциплинированное «ура!». Фюрстнер жадно приник к перископу на минуту, потом отступил от него, очень довольный собой.
— Трусливый сброд, эти итальяшки, — заметил он. — Вы бы видели как они попрыгали в шлюпку, что буксировали за кормой! Макаронники обрезали конец и взялись за весла наверное еще до того, как торпеда попала в борт. Ну и образчик мореходного искусства, тянуть вот так шлюпку за собой! Меня удивляет как…
Договорить капитан-лейтенант не успел. А если и успел, то я конца фразы не услышал, потому как все затмили звезды, посыпавшиеся из глаз в тот миг, когда меня сбило с ног и шарахнуло через весь центральный пост. То был самый мощный взрыв, который довелось мне переживать, могучий удар, подобный столкновению двух планет. Я имел опыт залпов тридцатисантиметровых орудий линкора, а позже пережил сотни глубинных бомбардировок, но оглушительные звуки первых и вторых казались бумажными хлопушками в сравнении с жутким грохотом, обрушившимся на UB-4. Наверное, это стоило сравнить с взрывом вулкана Кракатау. У нас перехватило дух, уши заложило, а мозг превратился в студень, бултыхающийся внутри черепов, пока нас бросало внутри раскачивающейся, дергающейся субмарины. С переборок слетали приборы, свет погас и люди в ужасе заорали. Затем повисла зловещая тишина, и маленькая лодка выровнялась. Непроглядную тьму нарушали только вспышки коротких замыканий. Забулькала вода — это воздух с шипением вырывался из перебитых магистралей высокого давления. Только наш отважный электромотор гудел ровно, словно ничего не произошло.
Побитый и ошеломленный, я с трудом поднялся на ноги, весь мокрый от морской воды и машинного масла. Где-то на носу загорелся карманный фонарик. В его свете открылась сцена полного разрушения. Повсюду, из тысяч вылетевших заклепок и разошедшихся швов, внутрь корпуса с шипением врывались струйки воды. Она уже покрыла палубу, а в воздухе ощущался недобрый аромат хлора — это море добралось до аккумуляторов. Что до экипажа, то его разбросало повсюду. Люди выбирались из-под обломков и пытались встать. Жить UB-4 оставалось не больше нескольких минут.
