Все это Сергей Иванович помнил кое-как.
Еще более смутно запомнилось ему все, что случилось после разговора. Когда он, плохо понимая странные речи, заплакал и попросил его отпустить, убеждая своего мучителя, что не только диссертацию еще не защитил, но даже ни с одной девушкой ни разу не целовался!..
Когда Сергея обнаружили милиционеры – он спал в метро, на скамейке станции «Парк культуры». Он честно пытался вспомнить и объяснить, что же произошло с ним за последние несколько часов. Но так и не смог.
Ему мешало лицо Антона Терентьевича. В сохранившихся кусками воспоминаниях оно оказалось крайне изменчивым: то представало полным и красным, в обрамлении густых черных кудрей, то, текуче преображаясь, вытягивалось, удлиняя череп, нос и суживая губы, то вдруг залезало в туман, и наползали на лицо из клубов тумана седые, щеткой, усы с тонкими комариными ножками…
Непостижимая отвратительная физиономия Антона Терентьевича всякий раз вызывала у Сергея Иваныча Данилушкина рвотный рефлекс.
И это действовало убийственно: при всей научной любознательности думать Данилушкину больше не хотелось. Даже легкие попытки вспомнить приводили к мучительным спазмам. В конце концов Данилушкин сдался. Вся неприглядная правда состояла для него в том, что он, пожалуй, никогда не сумеет разобраться в невероятной, загадочной истории, с ним случившейся.
Дорогомиловское кладбище
В прошлом, XX веке выдался в начале восьмидесятых ужасный год – все лето в Москве держалась удушающая жара: раскаленный асфальт, в воздухе ни ветерка, ни движения. «Год солнечной активности», – поясняли ученые.
И столько народу в то лето померло от ярости погоды, что все столичные морги были битком забиты. Сейчас звучит странно, а в советские времена никого не удивляло, что даже и места в морге оказывались иной раз в дефиците.
В то лето гуляли отпуск в Москве двое морячков. Как это у них заведено – на суше у мореманов особая программа: веселье-гулянки, девушки, рестораны.
Внезапно у одного из моряков после объемистого «ерша» сердце отказало: захрипел и буквально головой в салат. Вызвали «Скорую» – приехала.
Констатировала смерть.
Акт фельдшер выписал: обычное дело, инфаркт.
Тот моряк, который в живых остался, так расстроился, что даже почти протрезвел.
– Что, – говорит, – делать-то теперь? Куда нам с ним?
А фельдшер со «Скорой» посочувствовал:
– Надо бы, конечно, – говорит, – товарища вашего в морг… Но в нашем районе все морги уже под завязку. На подстанции строго-настрого велели – трупы не тащить. А по другим районам тебя развозить, извини, совесть не позволяет. Я же все-таки «Скорая», а не труповозка. Мы живым помогать призваны. Это я тебе по-человечески, а не как, понимаешь, «звезда со звездой»…
