Кровь капала на затасканные брюки.
– Когда я вижу таких вот девок… тупые коровы с амбициями… они ж не понимают даже, что тупы и ленивы. Нет. Они уверяются, будто бы отныне самой Божине правая рука. И другие им тоже верят. Такие, как Светозара… а потом… потом выходит… что выходит, то и выходит. И мы в этом виноваты! Ты, Фролушка… и ты, Архип, не надо морщиться… думаешь, защитник, который только и способен, что с крысой управиться, чем-то лучше целителя-недоучки? И я тоже, если учу… пытаюсь… но это все…
Елисей дернул головой и начал заваливаться набок. Упасть ему не позволили, подхватили на руки, уложили на спину.
Еська сел на ноги, а Егор с Евстигнеем плечи братовы к полу прижали. Ерема голову набок вывернул. Едва успели, как тело Елисеево вновь дернулось, губы приоткрылись, и изо рта донеслось злое шипение. Елисей задергался, задрожал и выгнулся дугою.
– Тише, Лис, тише… – Ерема держал голову крепко и говорил тихо, да я слышала. – Скоро уже… потерпи…
Я же… я видела людей, больных падучей. Иные мыслили их проклятыми, а бабка твердила, что падучая – та же болячка, коию лечить надобно, да никто не придумал как.
Елисей бился.
Изгибался.
Рычал. И глаза его раскрытые наливались кровью. Губы сделались синими, а на лбу проступили жилы, отчего сделался он похож не на человека, на зверя-перевертня, который обратиться силится, да никак не может.
– Потерпи… – повторял Ерема, уже едва не плачучи. – Не надо было тебе… а ты полез… ты же обещал, что не станешь до края, а все одно полез… дурень ты… и я дурень, что тебе позволил.
Елисей вновь рванулся и обмяк, ослаб, глаза закатились, а изо рта пена пошла.
– Голову набок надо…
– Без тебя знаю, – огрызнулся Ерема, бережно пристраивая голову брата на колени. – Он не заразный.
– Знаю.
Еська молча поднялся, и остальные с ним.
– Надо на кровать переложить, а то ж замерзнет. – Я осмелилась подойти, хотя ж тут, чуяла, была лишнею. Если не впервой им такое видеть, то сами знают, чего брату надобно.
– Не замерзнет. Он у нас на снегу спит, – ответил Евстигней, в сторону глядючи, и глаза его были полны печали, аккурат что у всех раков разом взятых.
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Зимой на снегу спать. – Я переступала с ноги на ногу.
– Да у него спроси… придурь такая. – Ерема стер пот со лба брата. – Это не падучая… похоже, но не падучая. Его лекари смотрели… много лекарей смотрели… один отравить пытался.
– Ерема!
– Ай, Егор, она и без того знает столько, что или с нами, или на плаху.
