Внучка берендеева. Второй семестр | страница 13



…как бы там ни было, просидели мы на тех болотах две седмицы, и с каждым днем делался Фрол Аксютович все мрачней.

А перед самым отъездом так он молвил, на нас не глядючи:

– Осторожней будьте…

– Будем, – огрызнулся Лойко, воротник шубы волчьей поднимая. Бледен он и худ сделался, а оттого нехорош. Поблекло золото волос, и сам за те две седмицы постарел, будто тянул кто из него силы.

– Ментальные слепки, урядников сын, не просто так снимали. Находились те, кто говорил, что лишнее это. Нечего чародеев к делам царевым подпускать, – говорил сие Фрол Аксютович, на болота глядючи. И голос его был ровен да тих. – Что уж больно случай удобный…

Смолк.

И тут-то я уразумела, про какой случай он речь ведет.

Про родню Лойкову, про сестер Ильюшкиных…

– Что ж не воспользовались? – Лойко осклабился дурною шальной улыбочкой.

– Не дури. – Фрол Аксютович оплеухами не раздаривался, но лишь глянул так, что улыбочка сама собою сошла. – И подумай, многим ли по нраву, что чародеи в Росском царстве наособицу стоят? Свой закон у Акадэмии. Своя правда. И суд свой. И правила… будто царство в царстве.

Сам усмехнулся, да печально так.

– Издревле мы царям присягали. И служили им… а как не будет царя?

Спросил и замолчал.

Мол, для того головы Божининой милостью и дадены.

Думала я, чего уж тут. Аж едва на мысли вся не изошла, пока телегою от заставы до дороги тряслася. А чего еще делать?

Сверху – снежит.

По земле – вьюжит. Лошаденка, какую староста дал – а выбрал, ирод, что похужей, оно и понятно, царские гарантии гарантиями, но хозяйство на них не выстроишь, – бредет, нога за ногу цепляет. Чай, не рысак, чтоб лететь по бездорожью. Слева Лойко сопит, того и гляди лопнет, не то от злости, которой выхода нету, не то от обиды, не то от мыслей, каковые евонной голове тоже непривычные. Справа Ильюшка пальчиком оглоблю ковыряет, задуменный-задуменный, вперился взглядом в широкую Фрола Аксютовича спину и мозолит, мозолит… как до дыр не измозолил – сама не знаю.

Фрол Аксютович если и чуял чего, то ни словечком не обмолвился.

Знай песенку насвистывает, лошаденку погоняет…

Одного разочку только, когда за Серпухами завыла грозно волчья стая, очнулся будто бы. Голову поднял, повел носом, принюхиваясь – а пахло дымком, мехами лежалыми да табаком-самосадом, – и кулаком погрозил будто бы. Волки сразу и смолкли.

Нет, ехали мы неспешно.

Цельную седмицу добирались. Хватило, чтоб и в моей голове, которая, стало быть, не только косу носить сотворена, всякого забродило.