— В прошлом году, — продолжил он, — зимой я выдумал какие–то боли в сердце, нападавшие на меня, как только я встал с кровати. Другой парень, из другого класса (здесь он потихоньку дал на него посмотреть Жоржу), — как ни странно, жаловался на то же самое. Как только мы умывались утром, каждый из нас шел в лазарет, где мы с нашим недомоганием садились у огня, но отказывались принимать все лекарства вообще, потому что говорили, что нам нужно причаститься. В своё время мы спускались в часовню, после чего возвращались обратно в лазарет, чтобы уклониться от учёбы, и оставались там до завтрака. Теперь обрати внимание — если бы мы не подумали о трюке с причастием, нас бы рассматривали как симулянтов, а так целую неделю мы очень приятно проводили время по утрам.
Во время учебы Жорж послал записку к отцу Лозону, добавив в скобках слово «исповедь». Он надеялся убедить Отца, чтобы тот получил его исповедь в часовне, как это было бы в его субботу кающихся. Он слышал, что исповеди иногда слушались в комнатах воспитателей, и думал, что в сдержанных сумерках исповедальни его будет меньше беспокоить стыд, нежели на аналое.
Переписав набело свой заданный перевод с греческого — «Война Ксенофонта [444 до н. э. — 356 до н. э., древнегреческий писатель и историк афинского происхождения, полководец и политический деятель] и сельское хозяйство», и в ожидании разрешения посетить Отца Лозона, он открыл свой стол, чтобы вынуть книгу. Он выбрал «Историю античности», которую позаботился не забыть забрать из дома. Она досталась ему в шестом классе лицея, и было в ней что–то такое, из–за чего его мысли блуждали и странствовали наиболее легко.
Ему казалось странным смотреть в этот день и в этой комнате для занятий на знакомые картинки: греческие дети в школе; актеры в театре; Александр… Он перечитал, что «Александр, сын Филиппа, славился своей красотой», но картинка вряд ли могла передать ту изумительную красоту. Жорж подумал о золотом статире [золотая или серебряная монета в Древней Греции и Персии], несущем рельефный портрет его героя, и хранившемся дома в шкафчике с античными монетами. На монете, конечно же, Александр был по–настоящему красив, так что можно было понять, почему все отмечали его красоту.
Отец Лозон лично пришел за Жоржем. Он отвел его к себе в комнату. Поднимаясь по лестнице, Жорж успокаивал себя: в конце концов, это станет даже конфиденциальнее, чем в часовне, и поможет создать связь между кающимся и исповедником. А его выбор духовника, совершенно независимый от Марка и Люсьена, оказался не так уж и плох — отец Лозон преподавал математику, а Жорж был особенно слаб именно в математике. Его духовник может оказаться снисходительным к его слабости. Жоржу стало стыдно от подобной мысли: слишком уж он легко поддался влиянию духа колледжа.
