— Откуда оно вышло?
— Из Лейта.
— Имя капитана?
— Хью Дизарт.
— Клянусь честью, — воскликнул капитан, — значит, мы покончили с этим подонком! Отличная новость, хоть я и предпочел бы взять его живым, чтобы повесить рядом с вами!
— У вас нет никаких оснований отправлять меня на виселицу, — твердо возразил я.
— Предоставьте мне судить об этом, сударь, — ответил капитан, постукивая пальцами по столу.
— Очень хорошо, — сказал я, — но мне кажется, любой человек имеет право высказать свое суждение по поводу собственной шеи!
— Вы удивительно хладнокровны, — не без одобрения произнес капитан, тогда как краснолицый бородач за его спиной не раз улыбался в ответ на мои реплики.
— Я далеко не столь хладнокровен, как кажется, — возразил я. — Просто такова моя манера разговаривать.
— И чертовски гнусная к тому же, — вставил молодой франт, небрежно развалившись в кресле.
— Тем не менее, — заметил я, — она значительно вежливей вашей, сударь!
— Как ты посмел сказать мне такое! — завопил юнец, вскакивая на ноги.
— Оставьте нас, сэр, и немедленно! — сказал капитан Эмброуз, указывая молодому человеку на дверь.
— Но, дядя…
— Вы слышали, что я сказал, сударь?
Юный щеголь опустил голову и словно побитый щенок молча вышел из каюты, мимоходом окинув меня взглядом, полным жгучей ненависти.
— Вы храбрый человек, хоть и малы ростом, — сказал мне капитан, когда дверь за юношей затворилась.
— Я не храбрее любого другого, — ответил я, — но я нахожусь здесь по фальшивому обвинению и поэтому разговариваю с вами на равных.
— Ваше имя?
— Джереми Клефан.
— Шотландец, судя по произношению?
— Совершенно верно.
— Католик?
— Боже сохрани!
Оба засмеялись, и я услышал, как мои стражники сзади тоже захихикали.
— Мастер Роджерс, — сказал старый капитан краснолицему мужчине, стоявшему за его креслом, — будьте любезны занести показания этого человека на бумагу; они могут нам понадобиться.
Таким образом, мне пришлось еще раз подробно повторить мою историю, упомянув в ней о захвате норвежской шхуны и даже о секретном проходе в провизионную кладовую; когда я закончил, капитан сказал, что передаст мое дело властям после нашего прибытия в порт. Я поблагодарил его за благосклонность к моей судьбе, и меня под конвоем увели из каюты, немного менее удрученного, чем до ее посещения. Я не особенно огорчился, узнав, что с меня приказано снять наручники и мне больше не придется коротать бессонные часы в обществе крыс в тесной и зловонной дыре на самом дне трюма. Впрочем, я не особенно и обрадовался, поскольку то ли вследствие удара по голове, то ли в связи с контузией при взрыве, то ли от страха перед виселицей меня охватило полнейшее безразличие ко всему, и я впал в глубокое оцепенение, лежа на койке в почти бессознательном состоянии. Так продолжалось до тех пор, пока капитан Эмброуз, опасаясь, как бы я не помер окончательно, не прислал ко мне корабельного хирурга, который пустил мне кровь и ругался так грозно, что от одного страха перед ним я начал проявлять признаки жизни, хотя полностью оправился, лишь когда «Золотой дракон» бросил якорь в Портсмуте, морском порту на побережье Ла-Манша.
