Больше не будет школы в Керктауне, и коротышка-учитель больше не будет учить в ней деревенских недорослей греческому и латыни — поклялся я себе. А раз так, то и делать мне здесь больше нечего. Ничто не удерживало меня теперь в том месте, где мои надежды потерпели столь сокрушительную катастрофу. Сердце мое разрывалось при мысли об отце, хоть он никогда не проявлял слишком теплых родительских чувств по отношению ко мне; но я знал, что его сестра, моя тетка, ненавидевшая все живое, кроме себя самой и своего брата, присмотрит за ним и не станет особенно тосковать по мне. Поэтому я дождался сумерек, положил в котомку немного еды, сунул за пояс пистолет и шпагу, захватил с собой все свои наличные деньги — насколько мне помнится, это была единственная серебряная монета — и, понадежнее запахнув свой добрый плащ из плотной шерстяной ткани, потихоньку выскользнул в ночную мглу, ни с кем не попрощавшись, но с горькой тяжестью на душе. Повернувшись лицом к востоку, я отправился на поиски того, что приготовила для меня судьба, двигаясь по направлению к Королевской переправе через Ферт, расположенной в самом узком месте залива. Я шел всю ночь, так как не хотел, чтобы кто-нибудь догадался, куда я исчез. Это был долгий путь; впрочем, его облегчало то, что дорога шла вдоль береговой линии, и, когда забрезжил рассвет и на востоке показались первые проблески утренней зари, я уже стоял на вершине холма, по склону которого узкая тропинка вела вниз, к маленькой деревушке у переправы.
Ничто в такую рань не подавало еще каких-либо признаков жизни; я позавтракал тем, что захватил с собой в котомке, после чего, спустившись к берегу и отыскав удобную щель среди скал, завернулся в плащ и позабыл о своем одиночестве и о сердечной боли, предавшись сладким объятиям Морфея 16.
Проснулся я от толчка, потому что какой-то человек грубо тряс меня за плечо.
— Ты на переправу, парень? — спросил он.
— Да, — ответил я, моргая и протирая глаза от остатков сна.
— Так поторопись, приятель, поторопись, иначе паром сейчас отойдет!
Я вскочил на ноги, помчался к паромному причалу, уплатил за переезд и ступил на борт одномачтового парома, причем лодочник, как мне показалось, взглянул на меня с недоумением и любопытством. В следующую минуту швартов был отдан, парус поднят, и мы вышли в залив; течение подхватило нас и понесло на восток от скалы Инчгарви, где оно было наиболее сильным, а глубины наиболее значительными. Кроме меня на борту находились еще два пассажира, два ранних путешественника вместе с лошадьми; оба весело смеялись и оживленно переговаривались, что меня сильно раздражало, поскольку я пребывал в крайне угнетенном настроении.
