А ведь он продолжал палить! Я бы из автомата стрелять на такую дальность не стал.
Плохо дело, если у него есть пулемёт.
Берег приближался очень быстро, за кормой тянулась пенящаяся полоса — след от бешеной работы полированного скоростного винта. Прошло всего несколько секунд, а я уже мог различать даже мелкие размытые надписи на бетоне, короткие типовые тексты про любовь до гроба, верность, дружбу и всё остальное «утибозимой». Я бы тоже написал яркой краской кое-что про козлов, стреляющих очередями по проплывающим лодкам... Ещё один поворот, точнее, доворот, резкий сброс газа, и моторка малым ходом пошла вдоль бетонной стенки к Речному вокзалу со свободными причальными стенками в транцах, большие пассажирские теплоходы в свой дом так и не вернулись.
Руки тряслись. Не торопясь подходить к причалам, я перевёл двигатель на нейтраль, предоставляя лодку течению, и поднес к глазам бинокль. Стрелок не объявлялся, никаких целей на крыше стадиона видно не было. Ты там залёг, что ли?
— Или же просто умный.
Напрасно вглядывался, не помог и бинокль.
— Чуть не убил! Эх, сучара, нет у меня для тебя рабочего времени, сволочь, — пробормотал я ещё раз, доставая из ящика бутылку с минеральной водой, в горле крепко пересохло, до боли при попытке сгенерировать слюну, пусть даже вязкую. Быстро глотнул три раза, резко выдохнул и добавил: — Личного тоже нет.
Жечь в напрасной показухе патроны я не собирался, абстрактная перестрелка тут ничего не даст, кроме потраченных нервов. Поэтому и «Тигра» не стал доставать. Такое расстояние — а тут почти километр — автомату не по силам, но даже из СВД палить не стоит, разве что если шамана позвать.
— Фу-ух… О, дела творятся! Адреналинчику-то сколько отхватил, Исаев, скажи! — попытался я приободрить сам себя.
Противник притих, неожиданная локальная война, похоже, была закончена.
Меня всё ещё била адреналиновая лихорадка, пальцы предательски дрожали, а в таком состоянии лучше не рулить.
После пальбы вокруг моста опять стало тихо. Моторку достаточно быстро несло вниз по реке. Как будто ничего не произошло, всем плевать! Чайки по обыкновению жаловались на свою судьбу, пролетая над берегом и, на всякий случай, требовательным криком выпрашивая подачку. Небо оставалось всё таким же серым, пасмурным. За последние пару часов солнце проглянуло, кажется, всего три или четыре раза, не больше, и тогда в городе начинали бликовать уцелевшие стёкла в окнах брошенных домов.
