Да и сам он, расставаясь с Наташкой, не думал, что это навсегда. Ему казалось, что он догонит её, что ему просто нужно время. Тогда вообще не верилось в то, что может быть что-то навсегда, бесповоротно. В глубине души всегда было ощущение, что будет ещё время всё поправить, всё вернуть.
Он уехал из города и поселился в деревне - словно назло отцу, недалеко от тех мест, откуда тот был родом; словно бы перечёркивая тем самым весь жизненный путь отца, вернулся туда, откуда отец начинал, - а спустя год был женат. Новые родственники помогли ему устроиться на работу, он так и работал там, пока несколько лет назад всё вокруг не начало разваливаться.
Возможно, жена надеялась, что они поселятся в городе. Её братья всё говорили ему, что он имеет право на часть родительской квартиры, и он дважды, ещё до свадьбы, ездил и ругался с отцом едва ли не до драки. Но дома, где подросли младший брат и сёстры, уже не было для него места. Да и сам он потом, после женитьбы, отчего-то стеснялся ездить домой.
От женщины, что выходила за него, остались неизменными одни волосы, до сих пор чёрные, густые и вьющиеся, ставшие только жёстче с годами. Иногда он впадал в какое-то оцепенение и смотрел на них, как на живое существо, расползшееся и оплетшее подушку, отдельное от грузной женщины, сопевшей во сне рядом.
Эти буйные её волосы, лишь немного светлее, достались и Ленке, но та ходила теперь остриженная. Как детдомовка. Как кто-то из его сестёр, когда им около года в детстве пришлось учиться в интернате для детей железнодорожников, когда и матери, и отцу приходилось много работать. Он пытался вспомнить теперь, кого же из них тогда остригли – вши, что ли, у них в спальне завелись, - он не помнил уже… Лидку? Или младшую, Таньку?..
Андрей Егорович, забывшись, задел губу, и рассеченная губа тут же закровянила и задергала болью.
Лидка жила теперь в Москве, давно уже, с тех пор, как уехала учиться в институт. Замуж там вышла. Но младшие сестра и брат все ещё жили в родном городе, семьи тоже были у обоих. Ну и мать, конечно… Постарела сильно.
Именно мать больше всех переживала из-за Наташи, только Ленкино рождение и примирило их с матерью тогда. Отец же был в тот год уже серьезно болен, и словно бы отступил в тень, ни во что больше не вмешиваясь.
Вспомнив о матери, Андрей Егорович поморщился и одновременно, впервые за все эти дни, почувствовал что-то похожее на радость возвращения. Эта радость почти тотчас улетучилась, но отсвет её все равно остался где-то внутри.
