— А ваша система и впрямь отработана на славу.
— Вот видишь! И лампа может гореть всю ночь — право выбора остается за ними — либо размышлять, либо спать, либо читать.
Профессор, не переставая, расхваливал преимущества такой обстановки. Еще он сказал, что любая пациентка, если пожелает, может послушать музыку, нажав на кнопку. Как и следовало ожидать, музыка также была тщательно продумана: она представляла собой какофонию, сплетенную из сладострастных напевчиков и мотивов, вызывающих тревогу, страх и даже ужас.
Мы вышли из палаты и отправились дальше — Лиза, провожала нас долгим пристальным взглядом.
— Как видишь, наши подопечные ни в чем не нуждаются, — самодовольно сказал Трувер.
— Ни в чем или почти ни в чем, — проговорил я. Тут он спохватился и, опередив меня, поправился:
— Я хочу сказать — из того, что не нарушает принятого здесь распорядка и не мешает нашей работе.
Продолжая осмотр, мы поднимались с этажа на этаж, однако наше восхождение почему-то больше напоминало мне сошествие в Ад, описанное Данте.
Ничего нового я не увидел — изощренные методы, с помощью коих детей принуждали вырабатывать так называемый пучок энергетических зарядов, везде были одни и те же. Трувер позволил мне переброситься лишь несколькими словами с пациентками, — этого было недостаточно, чтобы понять, как они относятся к такому бесчеловечному обхождению. Среди них были и инвалиды: я видел одну слепую девочку, двух или трех глухонемых и еще одну, страдавшую слуховыми галлюцинациями. Однако их было совсем немного. Большинство же выглядели вполне нормальными и здоровыми детьми.
— Среди таких несчастных, — заметил Трувер, — иной раз попадаются настоящие самородки, правда, это случается довольно редко. Поэтому к мнению так называемых экспертов-псевдоромантиков, утверждающих, будто калеки — прирожденные полтергейстеры, мы относимся весьма скептически. Так что, как видишь, большая часть наших пациенток на здоровье не жалуется.
Это было похоже на правду, однако у девочек под глазами синели круги — следы долгих бессонниц, а зрачки были ненормально расширены, как у наркоманов, живущих в мире болезненных грез.
Наконец мы добрались до последнего этажа.
— А вот и знаменитая Аликс, — объявил профессор.
Он произнес это с гордостью музейного смотрителя, приготовившегося выставить на обозрение главную жемчужину коллекции.
— Аликс, говорят, ты вчера плохо себя вела, стены в твоей палате опять нагрелись. Почему ты думаешь о постороннем?
