– Стойте, – прервал меня Клови.
– Пардон?
– Я хочу, чтобы вы сберегли эту историю. На следующей съемке вы расскажете ее перед камерой.
– Простите, Клови, но, кажется, я не совсем вас понимаю.
– Сегодня вечером мы снимаем ключевую сцену, – стал объяснять Клови. – Во время съемки вам надо что-то говорить. Что вы скажете, не имеет значения, мы потом сделаем дубляж в нашей собственной манере. Продублируем после того, как поймем, о чем, собственно, получилась сцена. До вас доходит?
– Нет. Простите, я хотел сказать «да».
– Будьте в десять ноль-ноль. Без опоздания. Присутствует вся труппа. Это большое дело, мальчик. Мы рассчитываем на вас.
– Ох, не беспокойтесь, – заверил его я (что было глупо, как я теперь понимаю).
– Кстати, Алекс шлет привет, он не дождется встречи с вами. Так в десять!
Он повесил трубку. Я сидел в телефонной будке, держал трубку в руках и с отвисшей челюстью смотрел на свое отражение в стекле. С минуту я сомневался в реальности происходящего, но потом взял себя в руки. Да, он это сказал. Алекс! Сегодня в десять!
Раздался злой стук в дверь. Консьержка. Я встал и вышел.
– Мадам? – спросил я.
– Полотенце, – буркнула она, вырывая его из моих рук. – Никто не берет полотенце в телефонную будку.
Я подумал, надо бы попытаться объяснить ей, но это было слишком трудно. Легче сунуть еще десять франков и ускользнуть по лестнице вверх.
«Подожди, пока об этом услышит Найджел», – подумал я, и скромное торжество нарастало у меня в груди.
Потом я остановился на полшаге и хлопнул себя по лбу ладонью правой руки. Я не удосужился спросить у Клови адрес, где будет съемка.
