(ребенокъ),
марушка, марджа (марья, руская баба),
кургашъ и
курпячъ (ягня),
мазарки (могила),
маханъ (конина),
шара́бара (хламъ),
калта́ (сума) и пр., хотя часть этихъ словъ и не татарскія, а калмыцкія. Залѣскій край, на востокъ отъ Москвы, безспорно весь населенъ былъ разною чудью; Владиміръ-Залѣскій, какъ Переяславъ, Стародубъ-на-Клязмѣ, Галичъ, Звенигородъ,— всѣ названія эти перенесены съ юга, при основаніи на занятыхъ мѣстахъ новыхъ городовъ; это могло бы послужить поводомъ для приписанія восточнаго наречія вліянію чуди; но самое близкое къ нему, по говору, сѣверное, и также о́кающее, жило искони, а на югъ отъ Москвы акающія наречія также образовались при обрусѣніи чудскихъ же племенъ. На чемъ основано это столь существеное различіе? Почему сѣверовосточная обрусѣлая чудь
о́каетъ, и весь край этотъ строитъ губы кувшиномъ, а весь югозападъ (и отчасти юговостокъ)
а́каетъ, почему населеніе это и зовутъ зѣворотымъ и полоро́тымъ?
Въ мѣстахъ, гдѣ половина мужскаго населенія постоянно бываетъ въ заработкахъ на чужбинѣ, народный говоръ постепенно сглаживается и поддерживается почти только бабами. Нѣкоторыя измѣненія въ говорѣ вводятся и обыкомъ или модой: напримѣръ, шепелянье уралокъ, шиканье самарокъ, вычурное произношенье ржевокъ. Само собой, что переселенія надолго, если не навсегда, покидаютъ сильные слѣды сторонняго наречія; въ мѣстностяхъ, напримѣръ, гдѣ цокаютъ или чвакаютъ, нерѣдко находимъ въ одномъ и томъ же селеніи людей безъ этой особености въ говорѣ, и иногда нельзя доискаться причины такой странности, нхъ называютъ старожилами: но будьте увѣрены, что въ такой семьѣ говоръ этотъ ведется и держится женскимъ колѣномъ, по которому она въ свойствѣ съ чужбиной.
Образованность и просвѣщеніе сглаживаютъ постепенно различіе наречій, проходя повсюду съ уровнемъ своимъ, языкомъ письменнымъ; но это подаетъ много повода къ недоразумѣніямъ и невольнымъ злоупотребленіямъ: вотъ происхожденіе наречія галантерейнаго, говора лакеевъ и сидѣльцевъ.
Построеніе городовъ, гдѣ сосредоточивается дѣятельность народа, то около наброднаго и отчасти граматнаго населенія среднихъ сословій, то около людей, воскормленныхъ остріемъ пера, повитыхъ въ гербовомъ листѣ, измѣняетъ нѣсколько и выравниваетъ мѣстный говоръ, образуя въ то же время особенное наречіе, извѣстное подъ названіемъ приказнаго.
По всему этому очевидно, что мы здѣсь будемъ говорить почти только о языкѣ или наречіяхъ простаго народа, который, по косности своей, всегда и вездѣ удерживаетъ болѣе кореннаго и самобытнаго, а по невѣжеству въ дѣлѣ ученаго языковѣденія, не умничаетъ, не искажаетъ языка, какъ мы, у которыхъ въ этомъ отношеніи умъ за разумъ зашелъ и природное чутье утрачено. Отъ этого составляемыя народомъ безсознательно реченія мѣтки, вѣрны и правильны; составляемыя же нами, напротивъ, вялы, пошлы и ошибочны.
