Снова одетый во все сухое, Грофилд спустился с платформы и пересек сцену справа налево. Центральная ее часть, основное место для игры актеров, была оформлена в виде гостиной, но при помощи одной лишь мебели, без каких либо задников, создающих иллюзию стен, дверей и окон, так что позади мебели было только пространство, заполненное всевозможными предметами сценического хлама, а за ним — задняя стена амбара. Что касается обстановки гостиной, то широкая, приземистая, обитая темно-бордовым мохером софа стояла точно посредине сцены, прямо перед зрителями, на старом, выцветшем ковре, подделке под персидский. Ее обступали приставные столики с настольной лампой справа и напольной лампой слева. Черное кожаное кресло, стоявшее боком к зрительному залу, расположилось слева от софы, если смотреть со сцены.
Одинокий книжный шкаф высотой восемь и шириной три фута стоял примерно в шести футах позади черного кожаного кресла. Справа от софы, если смотреть со сцены, несколько в глубине, расположилось кресло-качалка, а позади него — столик цилиндрической формы, служивший подставкой для бутафорского телефона.
Грофилд пересек сцену позади всей этой мебели и взошел на платформу с другой стороны, там, где располагались декорации столовой. Опять две стены, одна — с окном, выходившим на заднюю стену амбара. Старый, но прочный кленовый обеденный стол и четыре стула, два — под стать столу и еще два — разнящиеся между собой, случайные. Кленовое бюро из какого-то ветхого спального гарнитура стояло у той стены, в которой не было окна; в ящиках этого бюро Мэри хранила их собственную посуду, серебряные приборы и скатерти.
И свечи. Две из них сейчас горели на столе, уже сервированном Мэри. Ее не было видно, и, когда Грофилд взошел на платформу, освещение на сцене померкло, становясь все слабее до тех пор, пока не стал четко виден подсвечник на столе. Грофилд наклонился и заглянул в пространство за сценой из-за боковой шторы, Мэри у осветительного пульта как раз отпускала главный рубильник.
— Вот там и оставайся! — крикнула она, помахала ему рукой и ушла в артистическую уборную героини, чтобы снять обед с плитки.
Грофилд уселся на свое место лицом к зрителям. Свет в зале был погашен, и все, что ему было видно, — это темнота, царившая там, за пределами декораций гостиной. Но это была какая-то уютная темнота, теплая и ласкающая, и он улыбнулся ей. Его безнадежный театр служил ему домом в большей степени, чем любое другое место, в котором он когда-либо жил.
