Иосиф Грозный [историко-художественное исследование] | страница 8

Очевидцы не раз писали (очевидцы?) об этом празднике. Но почему все их воспоминания столь не согласуются? Упоминался вечер-застолье 8 ноября, но одни очевидцы писали «на квартире у Молотова», другие — «у Ворошилова», третьи — «в спецзале хозуправления Кремля» (ГУМ), четвертые — «в Большом театре», пятые — даже «во МХАТе». Кто же очевидец? А было застолье все-таки у Ворошилова, куда и приглашены были высшие военные, например, будущий маршал Егоров, и это в соблазнительно открытую взорам полупьяных вождей грудь жены Егорова Цешков-

ской бросал развеселившийся вождь хлебные крошки, — судите по этому о Сталине яснее и строже. Так может поступать лишь заносчивый и самоуверенный мужлан, к тому же, да простят меня обидчивые кавказцы, именно их национальности, где мужчина вырастает или выращивается, с молоком матери впитывая представление о своем абсолютном превосходстве над женщиной, близком к презрению и как бы обязательном к этому нижестоящему существу. А Сталин и был именно таким. И никакая жизненная шлифовка не снимала с него той подспудной и чуть ли не уголовно-хамской «гордости», прорывавшейся подчас сквозь показную любезность и даже ложное смирение. Это всегда был тигр и великий актер, легко перевоплощавшийся в любые роли, вплоть до роли невинного агнца. А тигр всегда был...

Бросая шарики хлеба в манерно смеющуюся даму, Сталин видел, как Надежда со своими розами, решившая, видно, сыграть роль красавицы и все-таки первой дамы в застолье, уже кипит и трясется и на лице ее, то бледнеющем, то багровеющем, что-то такое вершилось. Губы кривились, как во время известных лишь семье истерических припадков, и даже сидевший рядом дамский угодник Бухарин, видимо, заметил это и пытался ее успокоить. Но полупьяный вождь тоже завелся и бросил в нее мандариновой коркой.

— Эй, ти! Почэму не пьешь!

И грянул взрыв: с треском отлетел стул, и Надежда, ни на кого не глядя, стремительная и какая-то длинная в своих бархатах, пошла к выходу, демонстрируя всем, и ЕМУ в первую очередь, свое отнюдь не показное презрение.

Дверь хлопнула. В застолье воцарилось неловкое оцепенение. Его прервала Полина Молотова — Жемчужина, как сама она перевела свое имя в фамилию. На правах близкой подруги и «второй дамы» она так же бурно вышла вслед за Аллилуевой.

А застолье вздохнуло: «Бабы разберутся». И снова начали пить, как бы считая, что ничего не случилось. Причем Сталин теперь пил больше других, но уже не веселился, а только мрачнел, и застолье постепенно угасало.