— Теперь я — человек по имени Карр…
Карр, спрятавшись в самой глубине его существа, с удовлетворением наблюдал.
Умение владеть им и направлять по своей воле, не напрягая даже сотой доли разума и сил — в точности, как это было с прежней неживой, не имеющей ничего своего, оболочкой — приходило с поразительной быстротой. Карр уже довольно бодро шагал дальше, вниз по тропинке, ведущей прочь из проклятой лощины, по возможности избегая все еще не ушедшего оттуда солнца; человеческая рука без всякой видимой цели шевелила ветви орешника и приглаживала волосы — Карр не препятствовал, хотя и не понимал; пусть ее. Выйдя из лощины окончательно и ступив в пыль ведущей к людскому поселению дороги, Карр решил остановиться и продолжить прерванную на время инспекцию своего нового обиталища. Было, вероятно, часов около шести — всё доселе небывалое под этим небом превращение заняло какие–то полтора часа.
Он обнаружил, что хорошо представляет теперь обратную дорогу к… своему? выходит, что — своему — жилищу, без труда может вызвать в памяти образы отца, матери, младшей сестры — на фоне вечереющего леса, видеть который он продолжал при этом прекрасно, они появлялись совершенно, как будто наяву, словно — показалось сперва — какие–то призраки; однако потом он понял, что это лишь только особенность людской памяти, и подивился ее неожиданной силе; он даже попытался убедиться, что это точно — не настоящие призраки, которые он и сам с легкостью мог вызывать и развеивать — и убедился. Он начал гораздо лучше и тоньше понимать людскую речь, что они хотят сказать, когда говорят совершенно, на прежний его взгляд, абсурдные, противоречащие логике вещи. Начал глубже и яснее переживать их чувства, и они перестали казаться ему примитивными, но — неожиданным образом — и понятными; Карр осознал, что люди сами по большей части не осознают и не понимают до конца своих чувств и именно это отличает их чувства от мыслей.
Но наконец взгляд его упал на пучок растений — «букет», услужливо подсказала слово человеческая память — который он все еще машинально сжимал в левой руке; Карр подивился его нелепости и хотел бросить, но что–то удержало его от этого, и он не бросил. Вместо этого мысль побежала к цели сегодняшнего рокового похода в лес; он почувствовал, что волна новых, совершенно незнакомых ему ощущений поднимается откуда–то из глубины, казалось, покоренного им человеческого существа, но уже ничего не мог с ней поделать, надеясь только, что как–нибудь сумеет обуздать, если будет нужно, и ее, не позволит ей затопить его совершенно, заставить потерять власть над собой, увлечь в тот, уже памятный ему неотвратимый путь к хаосу и саморазрушению. Буря ярчайших образов закружилась перед ним, на сей раз заслонив даже окружающее; он будто двинулся вспять по реке Времени — вот он быстро и легко шагает, почти бежит по дороге, мимо каменоломен: горячее полуденное солнце печет его макушку, но он почти не замечает его и оно даже ему приятно; вот получасом ранее он выходит из города, переполненный радостью… — Карр запнулся на этом воспоминании, он никогда не испытывал ничего подобного — и теперь неистовая молодая радость, ведомая одним лишь чадам этого странного хрупкого мира, будто наяву затопила его, так что он даже терял — почти терял! — с таким трудом обретенную власть над своим новым воплощением и уже не мог провести четкую границу между ним и собою, даже более, не хотел этого — он хотел… страстно желал! чтобы продолжалась эта доселе неведомая ему радость, восторг молодого человека, который… Который, — далее Карр стал уже спокойнее разматывать клубок событий не скупившегося на них дня, — вышел сегодня из города, проветриться, переполненный радостью от — чего? А, — он вышел проветриться и собрать «букет» — зачем? И для — кого?
