— А выдавят всю норку за один сезон.
Уже начиналась перестройка и первоначальное накопление капитала…
Второй «мертвый» сезон, когда зверек словно замирает в своих убежищах и практически не следит, начинается с середины января, и многие охотники на этот срок поднимают капканы, снимают и подвешивают приваду и уходят домой повидаться с родными, пополнить запасы, вынести добычу и просто отдохнуть. Заготовители об этом прекрасно знают и наезжают, теперь на санях, но промысловики начинают зажимать пушнину, поскольку сезон не окончен, а похвастайся удачей, так тебе могут и план поднять, который уже не выполнишь, и пусть худую, однако премию не получишь. Но и прожженные скупщики не лыком шиты: на сей раз у них в клешне не бумажка — деньги за сданную осенью пушнину, и теперь зимнюю принимают хоть и с заниженным, но прямым расчетом. И тут трудно удержаться, и от греха подальше мама с бабушкой прятали особо ценных соболей, чтоб отец не расслабился и не отдал. Пошумит, пошумит, а потом только спасибо скажет.
В феврале охотники снова взваливали на горб мешок с пельменями, становились на лыжи, и теперь уже до марта не жди. Перед гоном зверек оживал, ходил широко, терял осторожность, и иногда две заключительные недели охоты восполняли неудачу начала сезона. Однако это самый трудный период, потому что начинаются метели, заносит лыжню, замерзают засыпанные капканы, которые каждый день нужно переставлять. И особенно яро попадают в них оголодавшие за зиму, крикливые сойки да кедровки. Но уже чувствуется приближение весны, скорого тепла, оживления. Глядишь, а там встанет наст и надо идти на ток, чтобы послушать глухариный гимн солнцу…
Кроме штатных охотников профессиональной ловлей в зимний сезон занимались те, кто в теплое время года связан с работой в тайге — маршрутные рабочие в геолого-разведочных экспедициях, парашютисты-пожарники и лесники. Летом они высматривали самые заповедные, нетронутые и недоступные из-за отдаленности и никем не обловленные места, при случае рубили там избушки, оставляли кое-какой припас — сухари, консервы, соль, после чего заключали договор с местным райпотребсоюзом или зверопромхозом, договаривались с вертолетчиками (расчет соболями) и улетали до той поры, пока не встанет наст. В основном охотились они в невероятно захламленных шелкопрядниках — высохшей после нашествия сибирского шелкопряда кедрово-еловой тайге, буреломной и уже не раз горевшей. Там черт ногу сломит, но именно такие места любит соболь. Толя Сергиенко занимался этим каждую зиму и добывал — не поверите, до полутора сотен соболей в сезон. Больше половины брал из-под собак — Мухи и Шайтана, самых лучших, какие только бывают на свете. Летом он сам не ел, кормил их тушенкой и охранял день и ночь, поскольку раз десять их пытались украсть. И воровали, так что нам пришлось однажды гнаться за вооруженными ворами и простреливать им подвесной мотор. Благодаря своим собакам Толя мог бы лето не работать, а жить в свое удовольствие, однако был он обыкновенным советским бичом — ни дома, ни семьи, но не бомжом и бродягой, поскольку любил тайгу и считал ее своим жильем. Отохотившись, уже по насту, он выходил из тайги, покрывая расстояние в двести пятьдесят километров. Шел налегке, в рюкзаке только пушнина, небольшой запас пряников, сбереженных для этого случая, чая и сахара. Лыжи берег и нес на плече, шел обычно по ночам, как подморозит, ориентируясь по звездам и еще неизвестно по каким ему ведомым приметам и так до растепления наста. Стрельнет по пути рябчика, сварит и съест — вот и вся пища. Днем спал у костра на солнышке, обнявшись с собаками, и с холодком опять вставал и в путь. И так пять-шесть ночей, без карты и компаса: и в самом деле тайга была ему родным домом. Сдавал соболей, загуливал и начинал делать подарки всем друзьям и знакомым. Он часто и безответно влюблялся в экспедиционных женщин, которых одаривал, как невест, золотыми кольцами и сережками, а они за глаза посмеивались над ним, однако подарки принимали и намекали, мол, лучше бы соболька преподнес; он делал вид, что не понимает. Мужикам дарил радиоприемники, часы, портсигары. Придет, будто между прочим, сунет в руки, мол, я тебе тут безделицу купил, возьми на память. А ты не знаешь, что и делать — дорогой подарок, незаслуженный, и отказать нельзя, обижался, если не брали.
