– Вы так рассуждаете, – прервала Юлия, – потому может, что вы их не любили; от любимого человека, от любимой женщины все ценится выше, всякая безделица идет к сердцу…
– Вы правы, Fräulein Julia, – отвечал Вильгельм взволнованным голосом: – я их не любил… некоторые из них мне нравились, но настоящей любви я не знал до… до…
– Ваша очередь делать фигуру, – тоненьким голосом закричал рыжий молодой Ленке, подбежав в припрыжку к нашим молодым людям.
Вонненптерн судорожно схватил руку своей дамы и пустился танцевать.
Между тем смеркалось, и скоро стали зажигать фонарики.
Когда Юлия и ее кавалер возвратились на свои места, они не тотчас возобновили прерванный разговор. Вильгельм чувствовал, что теперь или никогда следовало высказать свою любовь и робел… Юлия готовилась его слушать и молча любовалась освещенным лесом… В самом деле он был хорош в эту минуту: высокие сосны, расположенные амфитеатром вокруг луговины и обвешанные разноцветными огнями, отделялись, как фантастические сторожа, от остальных деревьев; за ними сплошная масса леса скрывалась в таинственном мраке; вдали мелькала белая корчма, музыка играла невидимо, и тени танцующих, как в неясном видении, перебегали с места на место…
– Как здесь хорошо, – шепнула Юлия; – только мне уже не хочется танцевать; пройдемтесь; нашего отсутствия не заметят; мы фигуру сделали.
Вонненштерн молча подал ей руку, тихонько удалились они от танцующих и пошли по первой попавшейся тропинке.
– Как вы меня поняли, Юлия, – сказал Вонненштерн, прижимая ее руку к своему сердцу, – вы поняли, что я хочу с вами поговорить, что мое сердце переполнено, и что свидетели тут лишние… Вот здесь, в уединении… подальше от людей… в присутствии Бога и природы… выслушайте меня, Юлия!..
Пересказывать ли читателю, что Вонненштерн говорил Юлии? Кажется, не нужно: всякий сам может себе представить, в каких пламенных и восторженных выражениях высказал он ей свою любовь.
В тот же день вечером, когда усталая Елена Николаевна снимала свою шляпку перед зеркалом, и толстая, сонная Малаша собирала под гребенку на ночь тоненькую прядь уцелевших ее волос, Юлия вошла в комнату и стала перед матерью.
– Что ж? Скоро мы едем, Юленька? – спросила Елена Николаевна.
– Напротив, маменька, совсем остаемся, – отвечала Юлия с гордой улыбкой.
Немало удивилась г‑жа Глинская, когда дочь объяснила ей, что она любит Вонненштерна, что он сделал ей предложение, и что завтра же она намерена писать к отцу и просить его согласия.
