— А ты не торопись, дочка. Нажми кнопки, — советует бабушка.
Девочка снова дует в рожок, пробует по очереди нажимать кнопки, и на её весёлый зов оборачиваются покупатели и улыбается хмурая продавщица Лиза.
Потом они зашли к Дарье Карпушихе. Подруги с молодости, сейчас Олхон и Дарья виделись редко. Третий год Карпушиха недвижно лежала на кровати: ревматизм согнул и иссушил её. Девочку здесь всё пугало: маленькая тёмная комната с одним окном, почерневшая икона с лампадкой, горящей голубоватым немигающим огнём, железная узкая кровать с горой разноцветных пуховых подушек и костистое тело тётки Дарьи с неправдоподобно большими руками. Казалось, что руки не её, а принадлежали другой женщине — великанше, до того были широки ладони с потемневшей и грубой кожей.
Дарья обрадованно закивала головой, увидев бабушку.
— Сайн байна[2], — сказала бабушка.
— Сайн, — кивнула головой Карпушиха.
Бабушка и Карпушиха немного помолчали, словно выжидая, кто заговорит первым.
— Ионии би? — спросила по-бурятски Карпушиха.
— Ионии убэ[3],— ответила бабушка, и снова обе замолчали, как будто действительно не о чем говорить.
Нилка знала, что им очень хочется посудачить, но они обе молчали, отдавая дань древней бурятской традиции: начало беседы должно быть неторопливым и степенным, нельзя вошедшему сразу тревожить хозяина дома своими бедами и заботами.
— Давненько не бывала, Мария Эрдынеевна>[4],— услыхала Нилка слабый голос Карпушихи. — Чай, богатыми стали, зазнались?
— Бог с тобой, Дарья. Сама знаешь, как живу, откуда богатство? — сказала бабушка и придвинула свой стул к изголовью кровати. — Пенсию за сына получила. Давай выпьем, помянем Борю моего.
Олхон разлила вино в стаканы. Следуя обычаю, они обе отлили по нескольку капель на пол и выпили. Нилка видела, как повлажнели, налились синевой выцветшие глаза Карпушихи и появился слабый румянец на её жёлтых щеках. Привычным движением она достала негнущимися пальцами из-под подушки колоду старых засаленных карт.
— Скинем, погадаем, Марья. Ты раскладывай, а я говорить буду.
Бабушка не спеша, прямо на кровати, раскладывала карты. Карпушиха с высоты своих подушек долго приглядывалась, хмурилась и наконец заговорила с придыханием, как будто торопилась куда-то:
— Нет, ничего, ничего, Марья, добрая карта падает: масть красная одна да крести. Не верь похоронке. Не верь. Жив, жив твой Борис, только далеко он, мается всё один, но подожди, вскорости придёт домой, обязательно придёт…
