Ответ на три вопроса я нашёл лишь один: Лёва мог пролистывать дневник без остановок, а на странице с аллергией задержаться надолго. Перечитал два-три раза, то есть два-три раза перевернул страницу туда-сюда, и каждый раз пальцами, что в детском креме. Если теми же пальцами страницу переворачивать однократно, то ни пятна, ни запаха крема не останется. Если душок от крема и останется, то мизерный. А вот если страницу в пальцах задержать надолго, да два-три раза повторить, то наверняка останутся и пятно, и запах.
Я решил провести эксперимент. Для этого надо было купить детский крем, причём точно такой, каким пользовался Лёва. К сожалению, упаковки лёвиного крема я не видел. Звонить Лёве и спрашивать, какой марки у него крем, я и не думал: раньше времени настораживать Лёву не хотел. Звонить с тем же вопросом Оксане как по мне, так было равносильно звонку Лёве. Я сомневался, что Оксана сумела бы сохранить в тайне мой интерес к марке лёвиного крема.
В итоге я на ближайшее время запланировал визит к Лёве, чтобы под благовидным предлогом выведать, крем какой марки Лёва предпочитает наносить на руки.
Позвонил доктор. Сказал, что в мамашиной истории болезни об аллергии не нашёл ни слова. Доктор предположил, что мамаша если аллергией и страдала, то до двадцати лет. Почему доктор так предположил? Потому, что первая запись в книге мамашиного нездоровья появилась, когда мамаше стукнуло двадцать. Наверняка старую историю болезни в поликлинике потеряли, вот и завели новую. Такое бывает.
Когда доктор откланялся, я сделал вывод: бабушкин дневник, где запись об аллергии, получил статус бесценной улики. Почему? Даже если доказать, что мамаше немецких овчарок на дом заказал Лёва, то как доказать, что Лёва хотел мамашу убить аллергией? Для этого надо как минимум доказать, что мамаша аллергией страдала хотя бы в детстве.
Как доказать, что мамаша в трёхлетнем возрасте страдала аллергией, если в истории болезни не хватает записей за первые двадцать лет жизни мамаши? Единственное упоминание мамашиной аллергии сохранилось в дневнике. По почерку графологи установят, что дневник писала лёвина бабушка. Бабушка поводов для вранья не имела, потому за улику дневник сойти мог.
Я сунул драгоценный дневник в сейф. Уж оттуда-то улика пропадёт только если меня попросит взвод автоматчиков. Сейф я приварил к арматуре стены так, что вырвать не получится. Придётся вырывать полдома. Вскрывать же замок – дело долгое. Не успеют. Только к сейфу прикоснутся, как на мой мобильник отправится извещение: мол, пора домой, мил человек, ибо грабят.
