Тридцатого июня у Любочки был день рождения. Ей исполнялось семнадцать.
У нас на этот день был свой тайный план.
Вечером, через час после отбоя, когда наконец совсем стемнело, Люба спустилась на первый этаж, где на лестнице за лифтом было открыто окно.
Я помог ей выбраться, и вскоре мы были за воротами, на свободе.
Мы прошли по набережной и спустились на дикий пляж.
— Здесь нас никто не найдет, — сказал я.
— А нас и не будут искать, — засмеялась Любочка. — Я написала Марье Ивановне, что я с тобой. Так что до утра они ничего не будут предпринимать. А в шесть я вернусь.
Мы уселись на огромный теплый камень.
— С днем рождения! — сказал я, обняв ее.
— С днем рождения, — ответила она и притихла.
Потом мы развели костер. Любочка стояла перед ним неподвижно, смотрела в огонь, и мне снова не верилось, что к ней можно прикоснуться…
В пять мы отправились назад.
— Санечка! Как хорошо! — Она вскочила на ступеньки к набережной. — Я храбрый заяц, я никого не боюсь! — закричала она радостно.
Я проводил ее до больничных ворот.
— Позвони после взбучки, — сказал я.
— Ага!
Дома я повалился на кровать и сразу уснул крепко и счастливо. Настойчивый телефонный звонок вытянул меня из глубины на поверхность, я вскочил, помчался к телефону.
— Саша, — услышал я тихий голос, — это Марья Ивановна…
Я испугался, стоял и молчал.
— Сашенька, Люба…
Я сразу все понял и бросил трубку.
«Неправда!» — подумал я, побежал в больницу, но вдруг понял, что ее там уже нет…
Я вспомнил себя через несколько часов: я шел по мосту — видимо, все-таки решил пойти в больницу.
На мосту, у перил, стояли два парня. Лиц не помню, но один из них был в белой расстегнутой на груди рубашке. Он держал в руках бутылку с вином и, истерически хохоча после каждого слова, твердил:
— Представляешь, Серега?! Дергаю за кольцо — ни фига!.. Ищу запасное — нету! И падаю! Понимаешь, Серега? Падаю! А все наверху — у них-то парашюты раскрылись! А я падаю, Серега! Понимаешь?
Он жадно хлебнул из горлышка, сунул бутылку второму.
— Серега! Смерти нет! — крикнул он яростно и чуть не плача.
— Смерти нет, — согласился Серега, отпивая.
— Эй, братишка! — позвал парень в белой рубашке. — Выпей с нами!
Я взял бутылку.
— Представляешь, дергаю за кольцо…
— Парашют не раскрывался? — тоскливо спросил я.
— Смерти нет! — бешено закричал он. — Пей!
— Смерти нет… — повторил я и, кажется, только тогда заплакал.
В августе я поступил в медицинский, и вот снова я хожу на лекции и зубрю, зубрю, зубрю в бешенстве все, что положено, о человеке и о том, в чем держится его душа…
