На следующий же день она подкараулила водовозную бочку неподалеку от барака и стала разглядывать загадочного психа из непростых. Тот в это время меланхолично смотрел, как толстая каурая лошадь срет прямо посреди дороги, а потому не хочет трогаться с места. Маменька посмотрела на лошадь, на дымящиеся лепехи навоза, на одетого в телогрейку и ватные стеганые штаны возницу, а потом вдруг подбежала и задрала юбку. Под ней, естественно, ничего не было, и, показав бедолаге–вознице свой, уже неоднократно опробованный передок, матушка опустила юбку и убежала. Подобные провокации с ее стороны продолжались еще какое–то время, пока, наконец, возница не выдержал и не овладел моей будущей родительницей прямо на железнодорожной насыпи, что шла как раз между дурдомом и бараком.
Да, я забыл сказать еще одно. Папенька страдал заторможенностью речи, а значит, практически ничего из того, что он говорил, разобрать не удавалось. Но маменьке это тоже нравилось, и вообще она считала, что родитель мой был образцовым самцом. Соития их продолжались в течение пары месяцев, а потом папенька отдал Богу душу, честно говоря, по вине маменьки — она так распалилась в один прекрасный момент, что решила произвести с ним оральный акт, проще говоря, взять минет (еще можно — заняться французской любовью). Делала это она столь страстно, что в тот момент, как папенька спускал в еще юный маменькин ротик, она откусила ему головку, и бедный псих этого не пережил. А через неделю, как раз когда пришел срок очередному маменькиному кровоизлиянию, месячные не наступили, не было их и еще через неделю, и матушка поняла, что понесла. Главному дворнику в то время уже была дана отставка, так что понести она могла лишь от уже покойного водовоза, хоронили которого скромно, даже без оркестра, только главный врач в надгробном слове упомянул, что скончался этот замечательный человек столь достойно, что подобной смерти можно пожелать любому. Вот так и получилось, что я произошел на свет в бараке, как уже было сказано, и родила меня маменька в неполных четырнадцать лет. Ей оставалось одиннадцать до того дня, как она ушла в мир иной, и почти столько же до того, как я и ее подруга узнали количество мужчин, бывших в ее жизни. Разговор этот столь распалил подругу, что она сбегала еще за одной бутылкой водки, а потом мы завалились все вместе на брошенный на пол матрац (кровати у нас никогда не существовало, маменька говорила, что от этого только жир на теле появляется, а если жира много, то плохо трахаться), я лежал с краю, маменька уже храпела, а подруга внезапно засунула руку мне в трусики и стала ощупывать мой маленький детский членик. Внезапно он встал (до той ночи сие происходило с ним лишь несколько раз и всегда приводило меня в смущенное недоумение. Мама, спрашивал я, показывая вздыбленную письку, что это такое? Подожди, говорила матушка, смеясь, придет время — узнаешь), и тогда подруга положила меня на себя, раздвинула свои огромные, как мне показалось, ноги и погрузила мою письку во что–то глубокое и влажное. Ой, вскрикнул я, что вы делаете, черти, пьяно пробормотала маменька, а потом приподнялась, посмотрела, как подруга сладострастно потряхивает меня на себе, и начала хохотать. — Ну все, — сказала маменька, — теперь и подыхать можно, сыночка при мне выебали! — тут я и кончил.
