– В России я сделал Стародуб[6]!
– Ах, Стародуб это вы сделали?
Он хитро прищурился.
– А вы что? Слышали? Там с женой местного губернского предводителя дворянства…
– Разве в Стародубе есть губернский предводитель дворянства?
Он утвердительно кивнул головой:
– Был!
– Скажите!
Два дня я его не видал, а на третий он вышел утром на террасу и ласково сказал мне:
– Здравствуйте, сосед!
– Доброго утра!
Он посвистал и прошелся.
– Может быть, вы контрамарку в театр хотите?
– Благодарю вас, некогда.
– Может быть, для знакомых кого?
– И знакомых таких нет!
– А то бы взяли! Всегда сколько угодно.
– Благодарю вас.
Дня через четыре я как-то попал в сад.
«Пойду послушать соседа!»
В театре сидел я, рецензент нашей газеты, рецензент другой газеты, рецензент третьей газеты, рецензент четвертой газеты, один околоточный, другой околоточный, знакомая капельдинера и господин с билетом, смотревший на пустой театр боязливо.
Дело было летнее.
Дирижёр скатал в руке какой-то шарик и кинул музыканту в скрипку.
Музыкант громко выругался.
Весь оркестр с удовольствием расхохотался.
Придворные дамы непринужденно разговаривали между собой.
И пока королева выводила трели, я ясно услышал:
– Филедокосовые[7] никогда не отстирываются!
А в сцене благословения мечей, во время страшной паузы, один монах совершенно явственно сказал другому:
– Хамовническое[8] гуще!
Аполлонов вышел на сцену руки за спину, улыбнулся дирижёру, шутя ткнул сапогом в суфлерскую будку, ущипнул хористку, одетую пажом, и, заметив меня, дружески раскланялся со мной со сцены.
Он не пел, а напевал.
Но одну ноту крикнул вдруг, действительно, чрезвычайно громко и посмотрел на меня после этого так пристально, что я сконфузился и зааплодировал.
– Должно быть, это его «do»!
Он начал кланяться, сначала показал на горло, потом пожал плечами, страдальчески улыбнулся дирижёру и сделал ему знак:
– Повторите! Согласен!
Все это в один миг, так что я не успел даже опомниться.
Господин с билетом, с испугом оглядывавшийся на пустой театр, при этом поднялся, с омерзением взглянул на меня и, ни слова не говоря, вышел.
Через два дня после этого я слышал на соседней даче крик:
– Что же мне делать, если антрепренер жулик? Он обязан платить из сборов…
А через три дня у нас пропала горничная. Кухарка плевалась и ругалась:
– С горлодером сбежала! У их уж который день! Весь сундук был его карточками оклеен. Вся крышка! С им и сбежала!
– Как? Разве он?
На окнах соседней дачи были белые записки: «Одаеса дача».
