Прощаясь с ней, юноша клялся в своей любви, обещал, что вскоре вернется, но уже не как бедный царевич, а как знатный и могучий властелин не только Колхиды, но и всего Кавказа. С тем они и простились, на прощание Риф подарил ей своих почтовых голубей и просил писать ему чаще. Сверкнув позолотой, крылатое руно взлетело к облакам, а девушка долго смотрела ему вслед глазами, переполненными хрустальной влаги.
- Как так могло случиться, что мой возлюбленный, тот, кого я люблю больше всех на свете, влачит такое жалкое сосуществование,- думала она, и сердце ее разрывалось на части.
С самыми честолюбивыми замыслами вернулся домой царевич Риф. Всегда такой спокойный и выдержанный он вдруг закипел, забурлил. Не имея ничего, кроме твердой уверенности в победе, стал целеустремленным и деятельным. Все в его груди пылало от любви к Рее, голова горела от множества прожектов, которые он готов был осуществить немедля. Его мать, старая видавшая виды демоница по имени Шейма, только головой качала, удивляясь переменам, которые случились с ее сыном за столь короткое время.
- Что с тобой произошло,- ворчала она,- раньше ты только тем и занимался, что похищал чужих жен и дочерей, обращая их себе в наложницы. А теперь ты продал последнее и на эти деньги скупаешь все, что только может сгодиться для войны да еще подбуриваешь мирных каджей против царя Ээта. Неужели ты и впрямь готовишься к войне?
- Да,- отвечал Риф,- я обязательно верну былое величие нашего древнего рода и приумножу его славу.
- Ну, что ж, сынок,- благословила его мать Шейма,- да поможет тебе всех высший Хаос.
Вскоре Риф собрал вокруг себя преданых каджей, вооружил их и, чуть не каждый день, делал набеги на земли царя Ээта, грабя и убивая. Ни крутые склоны гор, ни высокие башни не могли служить помехой внезапным порывам его буйного духа. И все это благодаря любви.
Только не та первая, великая любовь к царевне Рее были его вдохновеньем, он с новой силою влюбился теперь уже в ВОЙНУ. Преступив через одну любовь, ради которой он начал эту кровавую резню, обрел другую любовь, которая захватила его целиком. Любовь к войне, к кровавой резне, грабежи и пожары, избиение и разбой стали его потребностью до такой степени, что на трезвый ум его поступки производили впечатление сумашествия. А враги, устрашенные его безудержным гневом и мощью, прозвали его Риф - львиное сердце. И впрямь, сердце его стало чуждое к мольбам, руки не знали пощады, а голова крепче железа. Во время одного из боев, когда в пылу сражения ему сплющило шлем на голове, он со всех ног примчался в кузню и, положив голову на наковальню, крикнул кузнецу:
