– Убийца…
Золоченые дверцы, эполеты Наполеона, мундир Александра забрызганы кровью. В крови лицо великого князя Владимира.
– Ты ранен? – наклоняется к нему Александр, тревожно шепчет по-русски. – Ты ранен?..
– Нет, нет, – отвечает по-русски Владимир. – Где платок? Это от лошади… Какая теплая… Я забрызган.
– Убийца, – бьется в толпе женщина в кружевной мантилье.
Бледный лоб цесаревича тоже в темной крови. Цесаревич озирается, он видит в толпе белую мантилью, закинутое женское лицо, глаза, расширенные ужасом. Он встает. Не поддается ручка золоченых дверец.
В глазах женщины пролетел мгновенный свет, она отбросила Березовского на жандармов, она идет к коляске, поднявши руки, с них свисают изорванные кружева:
– Ты жив, ты жив, о, мой бедный мальчик, ты жив?
– Да, да, да…
Цесаревич отпер дверцы, поставил ногу на подножку, он приближается светлым видением, огромный золотой бог. Женщина, точно обессилевши внезапно, стала оседать в пыль, на колени. Ее поддержал сзади господин в сером пальмерстоне. Это были Фервак и Сюзи. Их закрыла кипящая толпа.
– Успокойся, куда ты? – по-русски сказал Александр, тронувши сына за обшлаг мундира. – Сядь.
– Но там… Кто-то… То есть, о чем я… Что случилось?
Цесаревич сел.
– У тебя на лбу кровь, вытри перчаткой.
– Да… Почему выстрел?
– Успокойся. Покушение. Он схвачен.
В коляске поднялся Наполеон. Толпа увидела это магнетическое недвижное лицо и стала стихать. Ровным, чуть скрипучим голосом Наполеон говорил что-то об оскорбленном гостеприимстве, о том, что преступление будет наказано. Кони тронулись…
Сюзи свернулась на креслах в комок. Там же котенок и болонка. Она попросила Фервака накрыть ее пледом и еще шубкой: ее лихорадит, и вместе с нею дрожат котенок и болонка.
В Париже дождь, и холодный дым носится по улицам. Вчера она сорвала себе голос, она ужасно кричала вчера, как сумасшедшая, а потом рыдала почему-то, как дура, в кабриолете, и на нее все смотрели. Настоящий скандал.
– Ах, пусть бы они уехали…
Ее левый глаз чуть косит, устало и боязливо.
– Пусть бы они уехали, пусть бы уехали…
Фервак сидит на скамеечке у ее ног, ему очень неудобно сидеть так, он даже покряхтывает. Большими теплыми ладонями он гладит пальчики Сюзи и что-то бубнит покорно и мирно.
– Вот, Фервак, что они сделали со мною, – шепчет Сюзи. – Разве так можно? Так нельзя. Я как мертвая. И такой скандал с этой стрельбой… Они еще в Париже?
– Кто?
– Ну, они, цари, эти цари, цари…
– Я не знаю, я думаю.
