Зало плавно склонилось, плавно откинулось. Чуть звякнула медная чешуя киверов: гвардия подняла голову.
– Здорово, ребята, – негромко сказал император.
– Р-р-вв-рр! – точно прорвало шевронистов, а что грянули, сами не слышат.
И еще тише стало. Прозвенел на бронзовом канделябре воск свечи.
– А ну, подойдите ко мне.
В тишине, через зало, по скользким паркетам на вытянутом носке шагнули гиганты к императору. Не солдаты, а музыка. Белые штаны натянулись на штрипках.
И, точно по циркулю, враз обернулись к государю спиной, чтобы показать сумки.
И вдруг звук внезапный, как бы треск крепкий, как бы холстину рвануло, выстрелил в тишине.
Генералитет недоуменно переглянулся. Заволновалось белое облако кавалерственных дам, порснуло в высокие двери.
Тощенький принц в зеленом мундире проворно обмахнул лицо надушенным платком. Лысый лоб государя залила легкая краска. Скомандовал кратко:
– Кругом.
Гвардия в раз к нему обернулась. Притопнула. И вдруг снова ненадобный звук, некий треск, выстрелил теперь в генералов.
Тут император тоже вынул платок, обмахнул лицо и поморщился:
– Это который из вас?
Громада блистающей меди, ремней, амуниций, гвардейские гиганты стояли молча. Государь тогда усмехнулся:
– Или все вместе, ребята?
– Так точно, рр-вв-рр, – весело грянули шевронисты.
Государь засмеялся. Заколыхалось от смеха все зало. Один старенький генерал-аншеф даже плакал от смеха и повизгивал, точно его щекотали под мышками, а немецкий принц по-русски вскричал:
– Здорофо.
– Полагаю, они от старания и… от гороха, – сказал император и приказал:
– Приключения сего отнюдь с них не взыскивать, некий звук почитать небылым, а молодцам-шевронистам выдать по рублю на праздник. Ну, ступайте, вы, усачи…
И такое слово прибавил, которое не только печатать, а даже сказать невозможно.
Загремела гвардия в кордегардию, а государь помахал у носа платком и сказал принцу прусскому:
– Нет, ваши лакированные сумки нам не подходят. Благодарствую, мой друг…
Тут мой дед хитро прищуривал левый глаз и презабавно грозил мне пальцем.
Я хорошо помню палец деда, коричневый от табачной крошки, с трехгранным твердым ногтем.
Была у моего деда медаль на голубой выцветшей ленте за оборону Севастополя. Я хорошо помню голову деда в седой щетине и его желтоватые крепкие зубы, и потертый инвалидный сюртук.
Я теперь думаю, что рука моего деда была такой громадной, сильной и твердой, что на ней могли бы легко уместиться все мы, нынешние трясогузки-людишки.
