О восемьсот четырнадцатом ли то было славном годе, как проскакали мохнатые казацкие кобылицы от Новочеркасска и той же Урюпинской до Шомонских высот, до Пантеонских ворот, до Парижа ли города, скрозь всю державу немецкую и прочие, какие там ни есть заграничные земли.
И самый тот младой и храбрый казак Парамоша Голубаев, хотя и с ошибками в знаках отличия, но с лица в точности был на французской гравюре тогда же изображен.
Точно, носил Парамоша волос русый до плеч, как бы волнуемый ветром. Ширше облака его синие шаровары, а по ним льется до пят широкий алый лампас. Только и видать в конце синего облака, что казацкие его сапожки, кован каблук серебром, да тульские шпоры звона приятного.
Лицом младой Голубаев, не взирая орденов кавалер, скромен, ровно бы девица, и заливает ему щеки румянцем от шуток скоромных: известно, на баб в воинстве язык-то ядреный и, прямо сказать, без узды.
Однако во многих боях летал славным орлом младой тот казак.
Сам Платов-граф, атаман, жаловал его милостью, а за скромность и учтивство дал прозвание ему – Голубок.
Как брал Платов-граф какой город немецкий, Берлин там который, первым зовет в шатер Голубка.
Ножкой потопает, чубуком потрясет, и скажет Его Сиятельство графское:
– А скачи-ка ты, донской Голубок, в самую первую линею, под огонь, и чтоб сюда мне Бонапарта доставить, однако, живьем и черный волос не заерошить, ни же аглицкие там часы али плат какой куриозный из штанов Бонапартовых чтобы не сгинули…
Но как в немецких крепостях Бонапарт не поймался, то атаман Платов-граф много досадовал и дал команду казацким полкам идти на рысях к Папе Римскому в гости. То ли Папу в плен забирать, то ли высвобождать, да Государь на решенье такое поморщился и ручкой изволил махнуть, а в ручке бел шелков платочек: «Сим повелеваем Мы вам Папу Римского ни в плен не пленить, ни в свободу освобождать, а идти всем великим казачьим войскам в авангардии в самый Париж, коий лавр наш и трофей».
По каменьям застав копыта звенят. Трубят в Париже трубы россейские, барабанщики барабанят, ветер веет султаны на киверах, а на тех киверах – медь-орлы.
У какой там дороги или на котором-то поле, но запросился в седло к дядьке урядника Голубка, к тому ли славному казаку Сидору Горбуненкову, некий человек иностранный. Сам в камзоле, при паруке, медная проволока в косицу заплетена, а в руке содержит допрежнюю треугольную шляпу, какие и по Россее были в ходу при Павле Первом покойном.
