Император разглядывал ногти. Он слышал фальшивый звук в своем голосе:
– Я, разумеется, возьму Петербург и разрушу его. Я не остановлюсь ни перед чем. Россия в отчаянии может восстать против императора Александра. Я намерен послать к нему вас. Предупредите, что ему грозит катастрофа. Я не хочу его гибели и гибели его империи.
Коленкур холодно следил за всеми маленькими движениями императора, и как он поглаживает рукой руку, и как в зеркале за его спиной то морщится, то расходится складка на сером сюртуке.
– Нет, Ваше Величество, освободите меня, – сказал герцог и стиснул зубы, чтобы голосом или блеском глаз не выдать внезапного чувства злорадства.
Он сказал просто и твердо, уперев подбородок в воротник мундира:
– Я не поеду, Ваше Величество. Моя поездка бесполезна. Император Александр не примет никаких предложений. Он будет сражаться до последнего солдата. Вам это известно так же, как мне… Для вас и для нас один выход – отступление.
Император внимательно посмотрел на свои ногти и вдруг поднял лучисто-серые глаза:
– Ну что же… Хорошо. Тогда я пошлю Лористона.
Волна лучистого света из его глаз, и то, как он сказал «хорошо», тревогой и жалостью сжали сердце Коленкура.
Невысокий человек с желтоватым грузным лицом, этот маленький капрал революции, стоял перед ним величественным и прекрасным Кесарем. И если бы он сказал еще что-нибудь или положил руку на плечо, Коленкур пал бы перед ним на колени и умолял бы его уйти, бежать, унести своих орлов, свою империю из пределов русской бездны, куда его ввергла судьба.
Император отвернулся к столу, зашуршал бумагами. Коленкур глубоко поклонился и вышел.
После Коленкура был вызван Лористон. Император опустил обе руки на его плечи, и что-то мягкое, почти женственное, было в его голосе:
– Лористон, вы поедете… Я хочу мира, мне нужен мир. Вы понимаете, Лористон, мир…
Лористон выехал на русские форпосты.
В притворе Василия Блаженного – ржание лошадей и солдатское бодрое сквернословие. Конские стойла – в Успенском соборе. На солее поставлены весы, а в алтарной печи – плавильня. Многопудовое соборное паникадило уже переплавлено в слитки.
К армейским бойням сгоняют отощалых быков. Бойни в Даниловом и у Вознесения, у Серпуховских ворот. Быки в Лефортове, у Петра и Павла.
Ржут кони у Троицы в Сыромятниках и у Кузьмы и Дамиана в Замоскворечье. Там кони стоят в алтаре, накрытые ризами.
В Кремле, у Спаса на Бору и у Николы Гостынского – конюшни императора. В полутьме, у высокого алтаря, ворохи сена и стойла из свежих досок. Там лоснятся зады английских кобыл, закинутых зелеными сетками.
