Польские уланы сгоняют к красной стене босых мужиков в домотканых портках, подростков, квартальных солдат: их захватили с оружием. У мужика опалена борода, щека почернела от пороха.
Тот самый нетрезвый барский слуга, который распугал поутру голубей, стоял теперь у кремлевской стены, под наведенными ружьями, освещенный закатом, как пылающий сноп.
Несет пыльные тучи, точно далеко машут дымные крылья. Солнце летает в поднятых песках косыми блистаниями.
Гренадерский нагрудник Кошелева от пыли стал бархатным. Обсохший, состаревший от походов, темный от загара, Кошелев приподымается на стременах. Его гнедой Тезей, храпя, грызет замыленный мундштук. Гудит и сотрясается мутная дорога, стада теней катятся во мгле, будто сам Харон гонит полчища душ в мутные воды Стикса и тысячи голосов тянут один стенающий звук:
– А-а-а-а-а-а…
Снопы молний стряхивают стекла карет, плывут возы, рыдваны, качаются пыльные слуги на высоких запятках. Дворовые бегут у колес, у всех шапки в руках. Орут ошалелые возницы, гремят фуры с казенной кладью, ныряют в серую мглу, у солдата-фурлейтора точно бы не одна голова в кивере, а много дрожащих голов. По блистающей покрышке кареты бегает, приседая, лягавый щенок.
Кошелев поскакал канавами вдоль дороги. На него наплыл пехотный строй.
– Братцы! – Кошелев осадил Тезея. – Братцы, не слыхал кто, Голицынскую гошпиталь погрузили?
Солдаты молча шарахаются под морду коню, Тезей стряхивает шапки мыла на стоячие воротники.
По канавам, опираясь на трости, прыгают офицеры. Кошелев узнал их в пыли по теням высоких треуголок.
– Господа, не знает ли кто о Голицынской гошпитали?
Пыльный армеец в зеленом мундире замахнулся на него треуголкой:
– И-и, батюшка, куда прешь, – армеец красным фуляром утер блестящую лысину и седые височки. – Про Галицынскую не слыхал… Сказывают, все гофшпитали французу оставлены. Што творится, судырь ты мой, и-и Боже праведный… Жив будь Суворов, ужо показал бы сию ретираду… Мошенники, клейма им ставить.
Пехотного капитана снесло в пыль.
Форейторы в гороховых шинелях трясутся на пристяжных. У одного в руках фонарь на шесте, разбиты пыльные стекла. На крутом возу торчмя стоят клавесины. С Балчугов или Сивцева Вражка плывет барский дормез, окруженный босыми рабынями и плосконосыми калмычатами в архалуках.
Кошелев знал, что брат Павлуша лежит в Голицынской больнице, о том сказывал гренадерский лекарь, молодой немчик, бывший намедни в Москве с лазаретными линейками.
