Протяжный такт марша колыхнул воздух. На пустой площади у красной стены Кремля строится полк. Милорадович дал шенкеля к фронту.
– Кой черт приказал вам идти с музыкой? – пылко крикнул Милорадович.
Во фронте не по росту, как на немецкой карикатуре, стоят старики в распашных зеленых кафтанах Павловых времен, в красных камзолах и в смешных треуголках с бумазейными галунами, костлявые чучела с жидкими косицами, торчащими на медной проволоке, – гарнизонная команда, которую забыли в Кремле.
– Эва, мать, честная, проворной енарал, – прошамкал солдат, пятясь от коня. – Мотри, солдатству ноги отдавишь.
– Музыка, молчать! Где командир?
Старинный марш вздохнул и умолк. Маленький старичок в огромной треуголке и в черных плисовых гамашах на медных пуговках, ветхий генерал Бронзин, отсалютовал шпажонкой и сухо сказал с немецким акцентом:
– В регламент Петра Перьвого сказано, ежели гарнизон при сдача крепости имеет дозволение выступать свободно и со знамена, то выходить с музыкой.
Милорадович задорно прокричал с седла в лицо старого немца:
– Но разве в регламенте есть что-то о сдаче Москвы? Прикажите музыке молчать, проворно ступайте на Коломенскую дорогу… Что вздумали, по регламенту, с музыкой… Скорым шагом – а-арш.
У Поклонной горы в лицо генерала хлынул простор. Он подозвал лейб-гвардии гусарского полка штаб-ротмистра Акинфова. Письмо фельдмаршала должно вручить в авангарде французов Мюрату.
Акинфов, восторженно побледнев, подтянул чешую кивера и побежал к коню.
Милорадович знал долгие любезности фельдмаршальского письма: «Ежели французы желают занять Москву целою, они должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти с обозом и артиллерией. Или же генерал Милорадович будет драться до последнего человека».
Милорадович сел крепче в седле, высек огниво, затянулся и выдохнул табачный дым.
С трубачами из конвоя Милорадовича Акинфов проскакал в передовую цепь французов. Письмо Светлейшего принял командир неприятельского авангарда, маленький и смуглый генерал Себастиани.
Авангард французов медленно, точно не решаясь, придерживая коней, потянулся к Поклонной горе: условия Светлейшего приняты.
Жаркий, в поту, Милорадович подскакал с трубачами к скамье у кладбища.
Светлейший сидит, пришептывая, морщинистые веки закрыли глаза, может быть, дремлет:
– Москва сдана. Неприятель двинулся на заставы. Казачьи пикеты отходят.
В два часа пополудни авангард французов вступил на Поклонную гору.
Солдаты императора, черные от загара, охриплые, пыльные, едва движутся, затаивая шаг, затаивая дыхание. Прокатил тихий, радостный гул:
