– Ваше Величество, Ваше Величество…
Адъютант Преображенского батальона Аргамаков стучит костяшками пальцев в дверь императорской спальни.
– Ваше Величество, Ваше Величество…
Собака залаяла пустынно и звонко. Платон Зубов попятился от дверей, затолкался локтями… Бенигсен сжал сзади его мягкие плечи.
– Куда? Сам привел. – Ты!
И ударил в дверь сильно, ладонью.
– Отоприте!
Дверь задрожала, лай смолк.
– Отоприте, отоприте, – навалились, бьют кулаками, треснула створка, дверь распахнулась и рухнули все в темноту, руками вперед.
На пороге уперлись, неуклюже расставив ноги в ботфорах.
Ширма у постели подвинута, свеча стоит на полу. Его черная шпага, его трость, его шарф над изголовьем. Изрыта постель. Бенигсен поднял свечу, водит по темным углам, лицо ганноверца освещено снизу: крупный нос, щеки в темных завалах.
Они в парадных мундирах, у всех шпаги сзади, по воинскому обряду. Они столпились на пороге, тяжело дышат. Мерцают их ордена и алмазные звезды. Над толпой колышется пар. Платон Зубов что-то сказал и присвистнул. И потому, что он присвистнул, эта огромная спальня и помятая, еще теплая постель, эта ночь, заговор, отречение, император – все торжественное и небывалое, для чего они взбили парики, надели ордена и парадные мундиры, внезапно стало иным и неотвратимым. Кто-то нагнулся и заглянул под стол. Задвигали креслами.
Бенигсену свечой опалило ресницы. Он идет к камину. Тень его свечи запрыгала на шпалере. Бенигсен тычет шандалом в темный экран, ставит свечу на паркет и неловко, левой рукой тянет из ножен шпагу.
Все замерли. Платон Зубов быстро взбил букли, подвинул на шее золотой знак и поклонился экрану. Николай Зубов одернул ментик и надменно сказал:
– Именем нации… Мы именем нации требуем отречения Вашего Величества.
И, очень высоко подняв ногу, перешагнул свечу. За ним шагнули все. Николай Зубов подвинул экран.
– Выходите, Ваше Величество.
Павел в белой простыне, накинутой на тощие плечи, – серые букли обвисли к щекам, пальцы босых ног шевелятся на паркете, – Павел стоит за экраном, у черного жерла камина. Белый шпиц прижался к его босым ногам.
Бенигсен опустил шпагу.
– Конец, Ваше Величество. Императором провозглашен Александр, по его приказу мы вас арестуем.
Павел сгреб в горсть простыню на груди. Поверх голов, не мигая, смотрят во тьму его круглые глаза.
– Отречение! – зло крикнул Платон Зубов и махнул треуголкой.
Гул и топот многих ног докатился с лестницы, Платон Зубов обернул свое мелкое красивое лицо, обронил шляпу и бросился к дверям, за ним другие, толпой, тискаясь и храпя.
