Он не видит, что происходит вокруг, но знает. Не осталось сомнений. Не осталось надежд. Она зовет его, и он идет через поле, которое не смог одолеть в прошлый раз, обремененный плотью. Время останавливается, задерживает дыхание, исчезает. Теперь каждый шаг – вечность, теперь вся вечность – мгновение ока.
Она ждет впереди. На опушке старого леса, там, где горел прошлой ночью костер. Там, где с деревьев смотрят сурово почти стертые прошедшими годами лица. Там, где на двух огромных пнях, впившихся в матушку-землю когтями корней, возвышается сруб, грубо сколоченный из неотесанных бревен.
Ее избушка. Ее домовина.
Безымянный приближается, и она, почуяв его, медленно поднимается из гроба. Длинные, поросшие синим мхом пальцы показываются над краями сруба, впиваются в ветхое дерево. Она садится, открывая изъеденную червями спину, поводит давно провалившимся носом, впитывая дух чужой жизни. Она слепа, ибо не нуждается в лицемерном свете, но способна улавливать и различать запахи – обитая на границе двух миров, нужно принадлежать обоим.
Безымянный подходит почти вплотную, и старуха наклоняется к нему, распахивая рот. Он огромен и черен – не могила, но бездонная пропасть, врата на ту сторону, в царство бескрайней пустоты, бескрайней правды. Навь.
Безымянный не сбавляет шага. Ворона, его верный поводырь, исчезает в чудовищной пасти. Где-то далеко позади, среди занесенной снегом жизни пронзительно, по-детски смеется мертвый кот.
В последний момент страх и отчаяние вдруг вспыхивают на тлеющем кострище его души – жажда иных мечтаний, иных свершений, тоска по так и не произнесенным, по так и не услышанным словам вновь запускают сердце, и белую коросту маски пересекает новая трещина, гораздо глубже остальных. Уже понимая всю безнадежность попытки,
уже не успевая удержать
гаснущие обрывки сознания, он старается
остановиться,
отшатнуться от огромных
безгубых челюстей,
и у него почти получа…
Андрей Кокоулин
Свет исходящий
Ближе к вечеру вся Мостыря, побросав дела, тянулась на околицу, и там, сгрудившись на специальной площадке, отбивала поклоны на северо-запад.
В столицу.
Голосили вразнобой, пока зычный Потей Кривоногий не начинал терзать воздух рефреном:
– Мемель Артемос…
Тогда уже звучали более-менее слитно, подстраиваясь, подлаживаясь:
– …светозарный!
– Мемель Артемос…
– …солнцеликий!
– Мемель Артемос…
– …прекрасный!
Нагибались, прямились, ждали сполоха на горизонте.
– Мемель Артемос…
– …отец мудрости!
