И служилый дворянин Инна огорчился, что идея носить женское поверх мужеского пришла только сейчас, а не в далеком 50 м году, когда на донском перевале брали они измором одну вышивальщицу-оборотня. Весь ноябрь простояли они на бивуаках, вышивая деревянными от холода пальцами миниатюрки, кто что прихватил из дому. И только каждый день на перекличке было их одним человеком больше, чем при выходе из Москвы. Так умело маскировалась подо всех вышивальщица-оборотень. Мастерство ее было настолько великим, что однажды уланы схватили самого Инну Никитича, искренне думая, что это он оборотень и есть. Еле отбился Инна Никитич рукодельным подносом, который использовал по тем лихим временам как щит. Получив по лицу разок и другой, уланы признали в Инне Никитича натурального Инну Никитича, потому что Инна Никитич орал во всю глотку: “Паскуды! Абьюзеры!” и махал подносом. Слова “абьюзеры” уланы не понимали как в Москве при начале похода, так и сейчас, поэтому стало ясно, что тут ошибки быть не может. Инну Никитича отпустили. Так бы и погибли они, принимая за оборотня то одного из своей братии, то другого, если б вышивальщица-оборотень, возгордившись успехами, не допустила фатальную ошибку: она засела вышивать бенгальских тигров. Тут ее застигли, в эту самую простынь от тигров завернули и потащили топить в Дон. Связали по рукам и ногам шерстью Риолис, привязали к шее станок Оманик, благо он железный и тонет в воде. Размахнулись и кинули. Но диво! Вышивальщица-оборотень не потонула, а только черпнула немного воды, и поплыла, поплыла вниз по Дону, увлекая за собой дорогущий импортный Оманик. Долго еще стояла в ушах уланов ее ликующая песня:
— Никто меня не любит,
Никто не приласкает,
Пойду я у комодик,
Наемся ДМС!
А ДМС чудови,
Такие колярови,
Я положу их в ротик
И тихо ням, ням, ням!
Гоп, гоп, гоп чида — гоп, а я спеваю!
Гоп, гоп, гоп чида — гоп, а я танцую!
Гоп, гоп, гоп чида — гоп плыву и вышиваю!
Так закончился поход Инны Никитича, студеный и бессмысленный. Но сегодня был другой случай. Сарафан ощутимо грел ляжки.
“Эка славно я придумал!” — радовался на себя Инна Никитич, — Инна хорррроший! Тьфу ты, зараза! Привяжется… Чем бы перебить?.. О!”
И Инна затянул в голос:
— Тоооолько равномерка на столе!
Уже полчаса стоял Инна Никитич над двумя притихшими лотошниками и беззвучно шевелил губами. Лотошники, а были они невысокого росту, замолкли и грелись в богатырском дыхании Инны Никитича.
— Леха, Леха, вот мы руки отогрели, кабы нам еще ноги погреть.
