Он взглянул на Присухина. Действительно, в нем было что-то такое, вполне оправдывавшее название "иисусистого".
- А кто этот черноволосый господин, что молча сидит? - спросил, в свою очередь, Николай.
- Новый управляющий на заводе.
- Имя его?
- Прокофьев.
"Я ошибся! - мелькнуло в голове Николая. - А удивительное сходство!"
- Вероятно, студент?
- Не знаю. Знаю только, что мама им очень довольна. Он вас интересует?
- Очень. Характерное лицо.
- Да, что-то есть. Только дичится нас. Мы его оставляем в покое... Что же мы, впрочем, - Алексей Алексеевич рассыпает перлы, а мы одни не подбираем их!
- Не одни, - тихо промолвил Николай, окидывая глазами общество. Посмотрите на Прокофьева.
- С этого не спросится.
- Отчего?.. Он недостаточно известен?
- Не то. Он уж у нас такой. Где ему? Однако внимание! Вам тоже полезнее внимать умным речам, чем слушать вздор глупой женщины. Ведь правда? обронила она чуть слышно, взглядывая на Николая улыбающимся, загадочным, быстрым взором...
Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна повернула голову, слегка вытягивая лебединую свою шею, и стала слушать. Николай взглянул на нее и удивился, как она быстро умела менять выражения. Теперь глаза ее уж не смеялись и были устремлены прямо в лицо Алексея Алексеевича. Взгляд Присухина скользнул по молодой женщине. Николаю показалось, что он засиял довольной улыбкой.
А речь Алексея Алексеевича текла тихо и плавно, словно журчание ручья. Что-то ласкающее слух, успокоивающее нервы было в мягком, нежном, приятном голосе. Он говорил, по временам закрывая глаза, говорил замечательно хорошо, с манерой недюжинного оратора. Все сидели как очарованные, вперив взгляды в Алексея Алексеевича, боясь проронить одно слово, один звук, точно слушая диковинную райскую птицу. Надежда Петровна замерла от удовольствия, улыбаясь счастливой улыбкой, изредка посматривая вокруг, словно бы спрашивая: "Каково?" Все в столовой будто замерло. Даже лакей, влетевший было с блюдом, остановился сзади Надежды Петровны, выжидая паузы, когда можно будет обносить разноцветное мороженое, возвышавшееся среди блюда красивым обелиском.
Николай стал слушать.
- Невозможно, неестественно, говорю я, - продолжал между тем Алексей Алексеевич, - идти против истории. Для людей, не чуждых ей, эти явления объясняются просто и натурально, так же натурально, как просто и натурально объясняются физические законы. Негодуйте, сердитесь, волнуйтесь, а факты остаются фактами; народ, масса не только в бедном нашем отечестве, но даже в более цивилизованных странах похожа на стадо баранов, бессмысленное, стихийное стадо, не имеющее ни за собой, ни перед собой ничего. Не от него ждать спасения, не он скажет слово - он никогда ничего не говорил, - а только от людей цивилизации, людей науки, от высших организаций. И вот почему мне так прискорбно, что у нас вдруг заговорили о народе, появились какие-то народники в литературе, в обществе, среди молодежи. Убогого дикаря они хотят нам представить светочем истины. Это вредное и прискорбное заблуждение, невежественный сентиментализм. История двигалась не народом он одинаково терпел и Ивана Грозного и Робеспьера{81}, - а высшими личностями. Сила в интеллигенции, а не в народе. Мы одни действительно являемся нередко страдальцами, а не народ. Стоит посмотреть на этих отупелых киргиз-кайсаков...
