Исчез мой сон и заменился новым.
Скиталец стал, как прежде, одинок,
Домашнue покинули его
Иль враждовали с ним. В душе носил он
Отчаянья и увяданья знак.
И окружен был ненавистью общей
И клеветой. Страданья отравляли
Так долго все, к чему он ни касался,
Что, наконец, как древний царь Понтийский,
Он в пищу стал употреблять отраву,
Всю силу потерявшую над ним.
Он жил лишь тем, что смертью угрожает.
Вершины гор ему друзьями были,
С звездами, с вольным гением вселенной
Он вел беседы. И они учили
Его волшебству чад своих. Широко
Пред ним была раскрыта книга ночи
Он бездны голосам внимал, вещавшим
О чудесах и тайнах.
Лорд Байрон. «Сон» (перевод Н, Минского)
— Мне очень трудно, ваше превосходительство,— обратился я к паше тем же вечером,— стараться не чувствовать себя здесь узником.
Паша пристально посмотрел на меня. В его широко раскрытых глазах промелькнули веселые искорки.
— Узником, милорд?
— Мои слуги, где они?
Паша рассмеялся. Он был в превосходном настроении за ужином. На его пополневших щеках выступили красные сетки капилляров. Он взял меня за руку, теперь прикосновение его пальцев, как я заметил, не было таким холодным.
— Ваше превосходительство,— повторил я,— мои слуги, где они?
Паша покачал головой.
— Они были здесь не нужны. И я отослал их.
— Понятно.— Я глубоко вдохнул.— И куда?
— В место вашей встречи с Хобхаузом, в Миссолунги.
— И я найду их там?
Паша поднял руки:
— Какие могут быть сомнения?
Я улыбнулся невесело:
— Ну а я? Что же делать мне?
— Мой дорогой лорд Байрон,— паша взял мою руку, глядя мне пристально в глаза, словно собираясь сделать мне предложение,— вы — мой гость здесь. Все то, чем я владею,— ваше. Поверьте, вы сделаете здесь массу открытий для себя.
Он склонился надо мной и, едва коснувшись языком моей шеи, нежно поцеловал ее. Паша провел пальцами по моим волосам и вновь откинулся на подушки, разложенные на диване. Он небрежно махнул рукой.
— Не беспокойтесь о своих слугах. Я дам вам Янакоса.
Я посмотрел в дальний конец комнаты. Янакос, то самое существо, которое принесло мне воды прошлой ночью, неподвижно стоял там, только его кривая шея болталась из стороны в сторону, как у висельника.
— Но он... как бы это сказать? — Я повернулся к паше.— Он какой-то неживой, что ли?
